Когда кончилось первое отделение, я сказал:
– Пойдем?
Прохор только поглядел удивленно и ничего не ответил. Мы остались. Во втором отделении он был – само внимание.
– Черт бы его побрал, – сказал он, выходя из зала, – ах, черт бы его взял!
Как-то само собой вышло, что мы вместо ресторана вернулись на вокзал. Сидя в темном вагоне пригородного поезда, я спросил:
– А как же с отдыхом?
Он долго глядел на меня молча. Потом сказал:
– Если бы знать, что это так здорово, – сказал он серьезно, – я бы не стал спорить с полковником. Я по-настоящему отдохнул. Объясни мне, пожалуйста: откуда такая силища в маленьком щуплом человеке? Пальцы, как спички, а погляди – какая сила. Словно взял он меня, поднял и носил где-то там, черт его знает где.
В жизни каждого из нас бывают темные дни. Таким темным днем для Прохора был тот, когда он, лишенный в бою своего самолета, оказался отрезанным от нашего расположения. Он добрался с танкистами почти до самых наших линий. Они оставили его в леске и снова ушли в бой. Уверенный в том, что по ту сторону леска увидит своих, Прохор почти открыто вышел из него. Но первое, что предстало его взору, был немецкий патруль. Оставалось только как можно скорее нырнуть обратно в лес.
Вся ночь, без малого, ушла на то, чтобы с помощью окрестных крестьян отыскать старого знакомого: «человека в очках» – предводителя партизанского отряда. Тот готовился к серьезной операции. Нужно было, не поднимая лишнего шума, – так как силы партизан были ограниченны, – изъять из немецкого штаба карты. Все было подготовлено к тому, чтобы под видом «делегации жителей» проникнуть в штаб. «Человек в очках» предложил Прохору принять участие в экспедиции. Прохор с радостью согласился. На него пала обязанность любыми средствами привлечь к себе внимание немецких офицеров, пока его спутники не оглядятся в доме. У «человека в очках» был большой опыт в такого рода делах. Все шло, как по расписанию. Делегаты стояли перед немецким майором. Прохор, разыгрывая предателя, давал фантастические сведения о Красной Армии. Немец слушал его недоверчиво, но наконец не вытерпел и развернул карту.
– Алло, герр оберст, – крикнул он за перегородку, – комэн зи маль хир! Эс гибт этвас вихтигес, глаубэ их.
В дверях появился небольшой краснолицый полковник в очках. Он внимательно оглядел стоящих с шапками в руках «делегатов» и молча подошел к разложенной на столе карте:
– Нун, вас нох?
Прохор только что собирался рассказать что-нибудь позавлекательней, как двое конвойных ввели маленького человека в изорванном, подпоясанном тонким ремешком, светлом макинтоше. Рядом с шубами офицеров и запорошенными снегом солдатскими шинелями этот макинтош производил впечатление наивного маскарада. Но, глянув на арестованного, Прохор понял, что о маскараде не может быть и речи: лицо пленника было серо-синим от холода, зубы скалились, как у затравленного зверька. На непокрытой голове ярко горела копна рыжих волос. Прохор не сразу понял, откуда знает этого человека. А поняв, вздрогнул: то был пианист, тот самый пианист…