Затем, высоко держа седую голову, на пороге возник профессор Мезенцев. Приложив левую руку к груди, он чуть-чуть склонился всем корпусом, прося извинить его за опоздание. Юлия Даниловна оживленно помахала ему, приглашая пройти вперед. У дверей задвигали стульями, пропуская Фэфэ. Мезенцев шел неторопливо, кивая налево и направо и слегка улыбаясь. «Не идет, а шествует!» — вдруг подумал Степняк, искоса поглядывая на приближавшуюся к нему высокую и худую фигуру.
Дверь снова скрипнула. Лознякова на листочке, лежавшем возле нее, записала: «Смазать дверь в столовой» и, кинув взгляд на вошедшего, почти механически поставила птичку против фамилии Окуня в списке коммунистов. Егор Иванович был без халата, в хорошем просторном костюме.
Набычив голову и приговаривая: «Позвольте! Позвольте!», он решительно двигался к первому ряду. Одна из молоденьких сестричек его отделения по еще не выветрившейся школьной привычке встала, уступая ему место. «Сидите, голубушка!» — милостиво разрешил Окунь, выискивая местечко поближе к Степняку и Мезенцеву. Удобно расположившись, он поднял наконец голову, и на самодовольном лице его тотчас отразилась полнейшая растерянность. Лознякова с любопытством отметила, что Егор Иванович смотрит на стоящего возле ее кумачового столика Рыбаша. Тот ответил мимолетной язвительной усмешечкой и, тотчас повернувшись к Юлии Даниловне, громко спросил:
— Теперь, полагаю, можно начинать?
Она кивнула, размышляя о том, что это подчеркнутое «теперь» имеет какое-то отношение и к оторопелому виду Окуня и к той язвительной усмешке, которая не могла быть случайной.
Рыбаш начал с вопроса, кто из собравшихся медиков сам подвергался операции или хотя бы просто лежал в больнице. В рядах заулыбались, переговариваясь. Рыбаш протянул вперед энергичную крепкую руку:
— Нет, нет, не смейтесь, я не оговорился! Я хочу знать, кто из вас, товарищи, хоть раз был на положении больного. Такого больного, у которого, как у арестанта, сразу же отобрали обувь, которому не выдали халата и который — вчера еще совершенно свободный, взрослый, самостоятельный человек — за несколько минут оказывается в полном подчинении у целой армии незнакомых людей в белых халатах!
По столовой опять прокатился шумок, и Юлия Даниловна подумала, что шумок этот явно сочувственный. Рыбаш начал хорошо, сразу взял за живое.
Говорил он очень просто и об очень, казалось бы, простых вещах. На самом деле то, что он говорил, затрагивало тонкую и сложную сферу человеческих чувств. Страх. Боль. Стыдливость. Надежда. Болезненная подозрительность (больному всегда кажется, что от него скрывают страшную правду). Болезненная обидчивость (так легко обидеть больного человека). Болезненная потребность в утешении (вокруг всё чужое и все чужие).