— Как же вы-то справились? — тихо спросил Львовский.
Она испуганно взглянула на него. Значит, все это она вспоминала вслух? Значит, все-таки сдалась? Опять попалась на крючочек сочувствия?
Досадуя на самое себя, она попросила:
— Матвей Анисимович, забудем наш разговор. Не люблю, когда человек выворачивается наизнанку… Поверьте, что все это я рассказывала лишь однажды и лишь одному человеку — Сергею.
— Жаль, что не двоим — ему и Кире.
Юлия Даниловна вспыхнула:
— Не хватало только, чтоб я взывала к ее жалостливости!
Львовский поморщился:
— Я подумал, что это было бы полезно ей. Полезно узнать о настоящем страдании. Не понимаете?
— Нет!
— Она лелеет и холит свою грусть и нежно жалеет себя. А между тем она очень счастливая девочка. Она с младенчества окружена любовью и заботой. У нее прекрасная семья. У нее умно направленная жизнь впереди. Но ей кажется, что так — неинтересно и что интересно страдать.
— Она страдает потому, что ее мать убили. И ведь это правда: ее мать уничтожили фашисты в лагере. Вы же знаете…
Львовский опять поморщился:
— Знаю. Но она никогда не видела матери, не помнит ее, не может тосковать по ней. Она любит придуманную женщину и свое искусственно поддерживаемое горе.
— Это жестокое рассуждение!
— Зато честное. А вы пережили настоящее страдание и сумели не пожалеть себя. Почему вы не хотите научить этому Киру?
— Этому, наверно, нельзя научить.
— Можно. Вы не пробовали. Но как же все-таки вы справились с фантомными болями?
— Я попросила, чтоб мне сделали косметическую операцию.
Львовский удивленно посмотрел на Юлию Даниловну.
— Простите, не понял?
— Я же была ранена и в лицо. Шов получился грубый, стягивал щеку. Образовалась уродливая, неподвижная гримаса. Мне сказали, что это можно исправить косметической операцией, но будет больно. Даже мучительно. И вот, когда меня стали одолевать фантомные боли в ноге, я решила делать эту косметическую операцию лица.
— То есть решили переключить призрачные боли на настоящие?
— Да.
Матвей Анисимович долго, очень долго гасил окурок в пепельнице.
— А протез?..
— И протез начала носить в том же, сорок пятом. Во всяком случае, сорок шестой год встречала без костылей. Знаете, если уж осталась в живых, то жить надо, не позволяя себе никаких скидок.
— Потому и пошли участковым врачом?
— Ну, это не сразу. Сначала работала в том самом госпитале, где меня лечили.
— Но все-таки девять лет на участке, это уже я видел… — Львовский задумчиво покачал головой. — Вы знаете, что за глаза вас называют «маленький Маресьев».
Юлия Даниловна возмутилась:
— Глупости! Я самый обыкновенный инвалид Отечественной войны. Таких миллионы.