Но тем не менее именно она во время завтрака, за три дня до назначенного срока открытия больницы, как бы мимоходом сказала Илье Васильевичу:
— Сегодня в десять утра к тебе в больницу придет Мария Александровна.
— Мария Александровна? Кто это? — рассеянно спросил Степняк.
— Кто такая Мария Александровна? Ты забыл Машеньку Гурьеву?!
Степняк хлопнул себя ладонью по лбу:
— Надо же — Мария Александровна!
В госпитале она для всех была просто Машенькой, а за глаза ее называли Мышка. Она действительно была тихая, как мышка. Легкая, неслышная походка. Точные и быстрые движения. Аккуратность, доходящая до педантизма.
Степняк силился вспомнить, что еще он знает о Машеньке Гурьевой. В памяти всплывало ритмичное мельканье ее рук, неутомимо подающих зажимы, ножницы, корнцанги, кохеры, цапки, кетгут. Потом те же руки, пересчитывающие весь инструмент. И еще раз руки, ловко, почти неуловимым движением скатывающие бинт или вооруженные пинцетом, отделяющие одну от другой марлевые, примятые в стерилизации салфетки. Да, отличная, первоклассная операционная сестра. А ведь и она, собственно, была из пичужек, которых в госпитале, как теперь в больнице, называли «детский сад». Пожалуй, когда она впервые появилась в операционной, ей было не больше восемнадцати. Значит, теперь лет тридцать пять — тридцать семь…
Ох, как же он растерял всех фронтовых товарищей! Не мудрено, конечно: сперва работа в Германии, потом два года в Калининграде. И только затем этот подмосковный госпиталь, больше напоминающий санаторий, чем больницу. Да он и Надю-то едва не потерял за эти годы разлук и коротких, мимолетных наездов сюда, в Москву, в дом Варвары Семеновны — самой нетребовательной тещи, как он называл ее. Считается, что уже девять лет, как этот дом стал и его собственным домом. Девять лет, с пятидесятого года, он прописан здесь, и как бы поздно ни задержался на работе, а ночевать неизменно является сюда. Конечно, времени всегда не хватало, и всегда Надя обижалась на это, но почему же все-таки не разыскал он никого за эти девять лет — ни Львовского, ни Задорожного, ни Машеньки Гурьевой? Неужели и впрямь так очерствел или, чего доброго, зазнался к старости?
Степняк сидит в кухоньке, прихлебывает кофе из толстой белой фаянсовой кружки и пристально смотрит на голубые зубчики огня газовой плиты. Все четыре конфорки горят ровно и бесшумно.
Почему, когда человек задумывается, ему приятнее всего смотреть на огонь?
Степняк слышит, как часы в комнате Варвары Семеновны бьют восемь раз.
В десять придет Машенька Гурьева, а до десяти надо еще столько успеть!.. Надя показывается в дверях кухни: