Степняк перебрал карточки, но в комнате уже стемнело, нельзя было даже разглядеть надписи, сделанные Юлией Даниловной. «Вот на просмотре все и встретимся, это хорошо. Но дома бы еще лучше! А где, интересно, встречает Новый год тот же Рыбаш? Числится холостяком. Неужели никогда не был женат? А Мезенцев? Окунь?..» Ему представилась жена Мезенцева, такая же владеющая собой, невозмутимая, как он сам, и дети — сын и дочь, холодно ироничные, и, наверное, собака — какой-нибудь дог или другой породистый, воспитанный и знающий себе цену пес. А жена Окуня, должно быть, стареющая, расплывшаяся, в мелких кудряшках перманента, но хорошая хозяйка и не надышится на своего муженька. Интересно, где Окунь работал в годы войны? Похоже, на фронт он не рвался… Надо наконец самому посмотреть личные дела товарищей. Анкета, конечно, человеческого характера не раскроет, но какие-то общие сведения может сообщить. Сегодня уже поздно заниматься этим, но завтра… И вообще поздно. Зачем он сидит тут в темноте, когда дома его ждут Надя и Петушок, и перестоявшийся обед, и телевизор? Но прежде, чем идти домой, надо, пожалуй заглянуть в терапевтическое отделение. Что там у них случилось? Почему Марлена, в общем довольно самонадеянная девица, так испугалась?
Мысленно он всегда называл Ступину только по имени. Ни при каких обстоятельствах он не назвал бы Лознякову Юленькой или Окуня — Егором. Но в этом были разные оттенки, и Степняк смутно догадывался какие.
Львовскому, по старой фронтовой дружбе, он говорил «ты» и «Матвей». Иногда, впрочем, — на конференциях врачей, при больных, — не переходя на «вы», добавлял отчество: «Матвей Анисимович». Гурьевой он с глазу на глаз говорил «ты» и «Машенька», но в операционной, каждый раз делая над собой усилие, величал ее по имени-отчеству. Мезенцев? Он невольно усмехнулся, представив себе, что называет Мезенцева Федей. Между тем все в больнице, включая санитарок и даже больных, за глаза называли Мезенцева «Фэфэ». Было ли это просто потому, что, подписывая любую бумажку, Мезенцев перед фамилией неизменно, с педантичной четкостью, выводил свои инициалы: «Ф. Ф.» — Федор Федорович? Как будто в больнице мог быть другой Мезенцев, кроме знаменитого хирурга, доктора медицинских наук, профессора Федора Федоровича!
Кличка могла родиться и оттого, что Мезенцев во время длительных операций как-то особенно выдыхал воздух, и марлевая маска на его лице чуть колыхалась в такт еле слышному «фе… фе…»
Так или иначе — кличка существовала. Она звучала иногда ласково, почти любовно, иногда насмешливо, иногда равнодушно. Но она неотлучно сопутствовала Мезенцеву. Интересно, знает ли об этом сам Фэфэ? Наверное, и у него, у Степняка, есть какое-то прозвище, что-нибудь вроде «сумасшедший рыбец», как однажды, не заметив подошедшего главврача, называли Рыбаша две сестрички из хирургического отделения.