Сушкевич дышал коротко, прерывисто, и от удушья, которое мучило его, на лице проступал тот тоскливый страх, который столько раз Степняк видел на лицах умирающих и к которому никогда нельзя привыкнуть. Ему самому стало душно, но в этот момент кислород с легким шипением пошел по трубке, и Сушкевич начал дышать глубже.
Лознякова, не поднимая его вялой, почти безжизненной руки, вытянутой поверх одеяла, сосредоточенно считала пульс.
— Укол!
Лизочка бесшумно придвинулась к постели. Сразу острее запахло эфиром. Игла быстро, словно клюнув, вошла в тело человека.
— Сейчас станет легче, — наклоняясь к лицу Сушкевича, отчетливо сказала Юлия Даниловна.
Он медленно опустил и снова поднял веки в знак того, что слышит, понимает. Скорбная тень возле рта еще сгустилась. Тетя Глаша, приподняв кислородную подушку, осторожно надавливала на нее, помогая кислороду выходить в трубку, и подушка медленно худела, опадая на углах.
Неожиданно Сушкевич рванулся, пытаясь приподняться.
В глазах его соединились детская обида с величайшим недоумением, и так, с этими обиженными, широко раскрытыми, стекленеющими глазами, он стал валиться назад, на согнутую в локте маленькую руку Юлии Даниловны.
— Нет, тут ему все-таки слишком душно! — выпрямляясь, громко сказала Лознякова; лицо ее словно замкнулось в отчаянном напряжении. — Илья Васильевич, зайдите с изголовья. Выкатим кровать…
Она продолжала стоять, как стояла, левой согнутой рукой поддерживая голову умершего, а правой держа мертвую руку, словно все еще считая уже оборвавшийся пульс.
Степняк послушно и неловко протиснулся за спиной Юлии Даниловны, загородившей проход между кроватями Горнуша и Сушкевича.
— Лиза, — тем же громким, ясным голосом сказала Лознякова, — беритесь за спинку. Тетя Глаша, вы оставайтесь в палате…
Горнуш впервые за все время зашевелился и мягким украинским говорком виновато предложил:
— Може, лучше форточку?.. Колы товарищу душно, я можу с головой укрыться.
— Форточка мала. Ему надо кислородную палатку, — не задумываясь и по-прежнему заслоняя своим телом неподвижное лицо мертвого, строго ответила Лознякова, и Степняк, уже сдвинувший кровать, понял, что эта маленькая женщина, на его глазах так упрямо, так отчаянно, так храбро боровшаяся со смертью, ни на секунду не забывала о другом больном, который лежал рядом и которому нельзя было видеть случившееся.
Когда тетя Глаша тихо и неторопливо закрыла за ними дверь, когда кровать с умершим откатили в изолятор, туда, куда не могли заглянуть ни ходячие больные, ни случайные посетители и где полагалось до отправки в морг, на вскрытие, держать покойников, Юлия Даниловна горько и страстно сжала руки: