Мать тоже частенько работала дома — в издательстве было шумно и тесно. Она приносила пахнущие типографской краской, еще влажные листы верстки или тяжелые папки с рукописями и читала их, ставя карандашом легкие птички на полях. У матери был секретер с откидной крышкой и множество разных ящичков и полочек в задней стенке. Читая, мать вздыхала, иногда бормотала что-то раздраженно и негодующе, но случалось — она весело и радостно говорила: «Как хорошо! Как свежо! Послушайте, послушайте!» — и принималась читать вслух понравившееся ей место. У матери и отчима было много друзей; они беспрестанно звонили по телефону, а иногда врывались шумной гурьбой с веселыми и занятными рассказами, требовали чай или приносили с собой вино и устраивали «сабантуй».
Готовясь к экзаменам на аттестат зрелости и потом, став студенткой, Марлена приучила себя заниматься в библиотеках. Мать иногда вздыхала: «Нам необходима трехкомнатная квартира!» Отчим страдальчески морщился, словно был виноват в том, что квартиры нет и неоткуда ее взять, а Марлена посмеивалась: «Вот погодите, „распределят“ меня куда-нибудь на Сахалин, там и квартира будет!»
Но ее оставили в Москве.
Два дня она ходила притихшая, не зная, что делать с удачей, свалившейся на нее. Самым трудным ей казалось написать об этом Сашке. Конечно, она ничего не обещала, но все-таки… все-таки…
На третий день она написала. Написала все так, как было, точно и беспощадно по отношению к самой себе. В конце письма стояли даже такие униженные слова: «Не тоскуй обо мне, Сашок, я не стою ни тебя, ни твоего прекрасного романтизма. Я просто московская обывательница и боюсь, что даже хорошего врача из меня не выйдет. И лучше об этом сказать честно. Желаю тебе настоящего, большого счастья. Марлена».
Ей было нелегко слезать с того пьедестала, на который он ее поднял, но она не дала себе ни малейшей поблажки и немного гордилась этим. В душе она надеялась, что он одобрит ее честность и напишет хоть несколько слов, из которых будет ясно, как он несчастен и как ценит ее благородную прямоту. Но ответа не было. Ни возмущенного, в котором он мог излить всю бурю охвативших его чувств, ни грустного, ни прощающего ее слабость. Никакого. Она даже поволновалась: а вдруг этот безумец с разбитым сердцем пустился на какой-нибудь отчаянный шаг? Но месяца через полтора Нинель Журбалиева рассказала ей, что получила письмо от Сашки, который просит раздобыть целую кучу лекарственных препаратов (список и рецепты прилагались) и отправить ему наложенным платежом.
— Он просто сумасшедший, — сказала Нинель, — как можно посылать почтой в такую даль ампулы? Но ты знаешь Сашку — он просит об этом так, словно делает мне одолжение.