Степняк вдруг снова оттягивает левый рукав шинели. Десять минут пятого… А что, если вот сейчас, не откладывая, пойти в горком? Это же здесь, рядом, в двух шагах. То-то удивится Сергей Митрофанович! И — обрадуется. Должен обрадоваться. У них, у фронтовиков, всегда так — можно не встречаться годами, а сойдутся и начинают: «А помнишь?.. А помнишь?..» Слава те господи, у них есть что вспомнить. Четыре года вместе. Четыре года войны. И отступали, было дело, и наступали. Да, наступали. До самого Берлина. И всегда, везде, всюду — комиссар Сергей Задорожный! Взять хоть ту бомбежку, когда их прямо в операционной накрыло: аппарат для переливания крови вдребезги, только стекла брызнули, палатка ходуном ходит, а Задорожный раненому кричит: «Держись, браток, держись, сейчас кончится!..» Зря кричал: все равно тот солдат выжить не мог, даже если бы аппарат не разбило…
А позже, на подступах к Восточной Пруссии, когда Алешенька, их с Надей первенец, родившийся там же, в госпитале, заболел… Никто как Задорожный доставал для Алеши противодифтерийную сыворотку… Да поздно было. Там они с Надей и схоронили шестимесячного сынишку на солдатском кладбище. Теперь, должно быть, и не найти той могилки. Столько времени… Петушку уже двенадцатый пошел, а он родился в мирное время, в Москве, в родильном доме у Варвары Семеновны. Задорожный, наверно, о Петушке и не знает: к тому времени их переписка совсем заглохла. А сам-то он, интересно, женился? И что он сделал с той девчушкой, которую подобрал чуть не в день отъезда?.. Кто-то принес эту крохотулю к дверям госпиталя, когда они стояли под Берлином. Худенькая, сморщенная, как обезьянка. Завернутая в тряпки. И записка: «Мать этой девочки белоруска, умерла от истощения в лагере. Девочку зовут Кира, ей восемь месяцев. Отец, по словам матери, партизанил и был убит, а ее тогда же схватили и отправили в лагерь. Мы, женщины, скрывали и подкармливали ребенка, теперь нас освободили союзные войска. Едем до дому, а есть ли этот дом — и сами не знаем. Ребенка больше держать не можем, отправьте Киру в детдом. Бывшие несчастные узницы и рабыни».
Задорожный первый наткнулся на этот писклявый комочек. Принес, помнится, в кабинетик к Степняку. Надя прибежала, заплакала, — наверное, Алешку вспомнила. Потом другие сестры и врачи подоспели. Ну, вымыли, конечно, накормили. И не такое в те годы случалось. А у Задорожного уже и литер был выписан. Он все ходил по коридору, притихший, задумчивый. Потом говорит: «Я ее с собой в Россию заберу. Что вам тут с ней делать?» Кто-то отговаривал: «Не довезете! Виданное ли дело — холостой мужчина с грудным ребенком…» А Сергей Митрофанович тихо сказал: «Виданное ли дело — такую войну выиграть? Выиграли. И девочку довезу».