— А что, тетя Глаша, может, выпьете стаканчик портвейна в честь Нового года?
Но тетя Глаша, вздохнув, степенно отказывается:
— Никак невозможно, товарищ доктор. Случись, скажем, наклониться к больному, подушку поправить или что другое — непременно учует винный дух. И очень обидно ему покажется: сами, мол, празднуют, а нам не велят.
Рыбаш несколько секунд изучает добродушное лицо тети Глаши и вдруг, очень по-свойски, предлагает:
— Переходите ко мне в хирургию, а?
Марлена приглушенно ахает:
— Андрей Захарович, да что это такое?!
Впрочем, она напрасно возмущается. С достоинством поклонившись, тетя Глаша спокойно отвечает:
— Спасибо на добром слове, товарищ доктор, но только мы с Юлией Даниловной неразлучные. Меня и главный врач насчет хирургии просил, можете у него справиться. Но я, извините, этих фиглей-миглей не признаю. Пришла с Юлией Даниловной — с нею и работать буду.
Она снова наклоняет голову и искоса, вопросительно смотрит на Ступину. Та растроганно кивает:
— Благодарю вас, тетя Глаша.
— Не на чем, Марлена Георгиевна. Можно идти?
— Если хотите… пожалуйста…
Тетя Глаша оправляет косынку и неторопливо закрывает за собой дверь.
Рыбаш и Ступина остаются вдвоем. Оба молчат.
На часах половина двенадцатого.
В комнате очень тихо.
— Вам надо к себе? — тихо спрашивает Марлена.
— Понадоблюсь — позвонят.
Опять молчание.
Не поднимая глаз, Марлена сидит за своим письменным столом, отгороженная батареей бутылок.
Хорошо бы встать, убрать эти дурацкие бутылки, сказать что-нибудь смешное и незначительное. Но почему-то трудно шевельнуть рукой. Трудно и даже страшно.
Тишина как будто усиливается, становится плотной, весомой. И взгляд Рыбаша тоже: Марлена физически ощущает этот взгляд на своем лице, на шее, на лбу, на плечах — на всем теле. Сколько времени можно так молчать? Чего она боится? Ведь она хотела, чтоб он пришел. Мало сказать хотела — ждала. Ждала томительно и нетерпеливо. Ну вот, он здесь. Неужели он пришел только для того, чтобы раскопать эту водку и избавить ее от служебных неприятностей? Или он настолько любит свою профессию, своих больных, вообще всех больных, что во имя этой любви, во имя призвания решил пожертвовать новогодним праздником?
Чепуха, глупости! Сашке могла бы взбрести такая фантазия — дежурить под Новый год, чтоб быть уверенным: ни один язвенник, ни один гипертоник или печеночник в его больнице не сделает запретного глотка. Но Сашку… как про него говорила Танечка? Сашку постоянно заносит! Он всегда перебарщивает, он прирожденный донкихот. А Рыбаш… Нинель, пожалуй, права: Рыбаш земнее. Рыбаш очень земной, твердо знает, чего хочет. Чего же он хочет от нее?