Марлена уныло плетется за Рыбашом. Куда девалась ее танцующая походка! Тетя Глаша степенно замыкает шествие.
В одиннадцать часов вечера стол доктора Ступиной в ординаторской представляет собою довольно странное зрелище. Три четвертинки, две поллитровки, одна бутылка «Столичной», портвейн и даже коньяк выстроились в ряд по росту. Изъятая закуска — копченая селедка, соленые огурцы, баночка маринованных грибов, колбаса в бумажке — дополняет натюрморт. Марлена с убитым лицом глядит на всю эту выставку. Тетя Глаша, сложив руки на животе, ждет дальнейших распоряжений.
— Уберите это куда-нибудь, тетя Глаша, — тихо говорит Марлена.
— Нет, постойте, — командует Рыбаш. — Вы запомнили, Марлена, у кого что взято?
— Кажется, запомнила.
— Возьмите карандаш… нет, лучше перо… и запишите точно. Ну? Пишите же!
— Зачем?
— То есть как зачем? Завтра надо все это вернуть родственникам. И, между прочим, объяснить, что за такие дела мы имеем право выписать их болящих на все четыре стороны…
Марлена вдруг взрывается:
— Нет, подумать только, какое варварство! Мы тут бьемся, ночи не спим, выхаживаем их печенки и язвы, на кухне дрожат, чтоб не нарушить диеты, а они…
Рыбаш снисходительно поглядывает на бушующую Марлену.
— А они, едва почувствовав себя лучше, уже не помнят о том, что было. И, кроме того, не понимают, что значит для их недолеченных язв и печенок даже один глоток водки!
— Ну как же не понимают! — возмущается Марлена. — Ведь каждому при выписке говоришь, объясняешь…
— При выписке! — подчеркивает Рыбаш. — А надо, на мой взгляд, здесь, во время пребывания в больнице, устраивать специальные беседы, хорошо бы с аллоскопом, с картинками, чтоб пострашнее. И еще жен или матерей приглашать, чтоб видели своими глазами… Да вы пишите, пишите, не задерживайтесь.
Марлена послушно пишет: «Водка, ¼ литра — Артюхов, 12-я палата. Водка, ¼ литра — Медведко, 12-я палата. Водка ¼ литра — Ляпушкин, 10-я палата…»
Рыбаш отошел к окну и, как недавно Марлена, прижался лбом к стеклу. Тетя Глаша, покашляв для приличия, вполголоса рассуждает:
— Такие несознательные, ужасти! Не знаю даже, куда прятать. Самое верное дело — запереть всю эту музыку в ординаторской. Сюда уж, знаете, никто не посмеет…
Рыбаш, не оглядываясь, одобряет:
— Разумно. А завтра по смене передадите, чего лучше!
Марлена с облегчением откладывает вечную ручку.
— Всё! Но подумать только — даже в женских палатах! Портвейн-то я у женщин обнаружила…
С неожиданным задором тетя Глаша спрашивает:
— Выходит, женщины — нелюдь?
Рыбаш стремительно поворачивается. На его физиономии откровенное удовольствие и нечто вроде сочувствия.