И, как говорится, десять тысяч лет спустя, совсем не очень далеко от ущелья в долине Хелленталь[3], может быть, всего на расстоянии пяти метаний копья, в утренней газете можно было прочесть заголовок:
ВЫСТРЕЛЫ НА ОЛИМПИЙСКОМ ОБЪЕКТЕ!
Олимпиада под угрозой?
Заголовки других газет были в том же духе:
ДИКИЙ ЗАПАД В ВЕРДЕНФЕЛЬС (с вопросительным знаком),
РАЗБОРКА В ЦУГШПИТЦЕНДОРФ (с двумя восклицательными знаками),
МРАЧНАЯ ДАТСКАЯ ДРАМА (без всего).
Было великолепное ясное зимнее утро, у многих прямо руки чесались, чтобы сразу после пробуждения оставить на пару часов свою работу слесаря или преподавателя латыни и греческого, пристегнуть лыжи и выкатиться на лыжню, по дорожке, с раскрасневшимися щеками, в модных очках, объездить все долины, одну за другой, набравшись мужества и с трудом переводя дыхание, а потом вернуться счастливым от того, что прижался к якобы девственной природе. Но слесарю нужно было сначала изготовить железный надгробный крест для старого Корбиниана Лакермайера, в другом случае, casus paedagogi, учителю латыни и греческого в 10а классе гимназии нужно было вдолбить схему гекзаметрического стиха «Одиссеи»: «Муза, скажи мне о том многоопытном муже..»[4] — Но у такого гекзаметра тоже есть что-то от бега на длинные дистанции.
Итак, большая часть населения Верденфельса уселась, едва открыв глаза и еще не проснувшись, за стол завтракать, схватила газету и прочла предположения, без ссылки на источник, вроде этого — возможно, это была шальная пуля какого-то неосторожного охотника, которая выбила датчанина из соревнования. В комментарии даже содержался намек на какую-то политическую подоплеку. Говорилось даже о запоздалой мести какого-то фундаменталиста представителю страны, опубликовавшей карикатуру на пророка Мухаммеда. И за завтраком многие качали головой:
— Покушение? У нас? И как раз на новогодних соревнованиях по прыжкам! Такого не может быть.
Только в помещении для завтрака пансиона «Альпийская роза», в этой импозантной вилле на окраине курортного городка, последние новости воспринимались молча. Две небритых фигуры с черными как смоль, волосами, сидевшие в нише и разбивавшие яйца на завтрак, были одеты неброско, их азиатские корни нельзя было не заметить. Они тихо разговаривали между собой; синолог (китаевед) предположил бы, что слышит китайский из южного кантона или северно-корейский, какой-нибудь профессор Хиггинс услышал бы к тому же гортанный диалект Минь Ю, на котором говорят в районе Чаояна. Женщина бросила газету на стол.
— Этого нам только не хватало, — прошипела она, но по ее лицу раздражение вообще не было заметно. По ней не видно было также, что она владела собой.