— Протестую, Штенгеле, так как на спонтанную запись это не похоже, — говорит Мария. — Не хочу опережать эксперта по проведению графической экспертизы, но я бы сказала, что пишущий заранее все очень хорошо обдумал то, что изложил на бумаге.
— Хорошо, подождем графолога. Но я все равно не жду многого от этих фокусов, — сказал Штенгеле.
— Вы имеете в виду графологию? Ну да, это в некотором роде пограничная наука. Но кое-что по почерку можно распознать.
— Я не совсем уверен, — сказал Штенгеле, — может быть, у меня предрассудки. Я, будучи школьником, как и многие другие дети, использовал разные почерки. У меня было два: один плавный, с наклоном вправо, мелкий и другой, вертикальный, более угловатый и более крупный. Я никак не мог остановиться на одном почерке — я и сегодня пишу и так, и так. Для потехи я однажды показал образцы моих обоих почерков — признанных судом — одному графологу, и тот с вероятностью до девяноста девяти процентов сказал мне, что оба образца почерка принадлежат разным людям. Если не повезет и в суде окажется такой эксперт…
— Я не хочу вас обидеть, Штенгеле, — сказала Мария мягким голосом психотерапевта, — но это может означать, что вы носите в себе совершенно разные, шизоидные личности, так что графолог не был далек от истины.
Штенгеле разложил перед собой стопку листков. Он был слегка оскорблен. Шизоидный. Ну надо же.
— Если наш покоритель вершин имел в запасе два или несколько почерков, — размышлял Еннервайн, — то для него вообще нет никакого риска написать признательное письмо от руки?
— В сущности, нет, — сказала Мария. — И заметьте: если кто-нибудь искажает свой почерк, то хороший графолог это сразу определит. Но если этот кто-то, напротив, уже много лет владеет несколькими почерками, но один их них никогда не использует открыто, и вдруг применяет его, то тогда…
— А китайцы ведь учатся нескольким почеркам? — вставил Штенгеле. — Или я путаю с корейцами? Один повседневный почерк для повседневных дел, а один — для писем личного содержания?
Возникла задумчивая пауза, во время которой все пригубили из своих стаканов.
— Другой вопрос, — сказала Шваттке, обращаясь к Остлеру. — Можно ли быть уверенным в том, что Утцшнайдеры никого не видели на вершине? И что на последнем отрезке пути никто не шел им навстречу? Я думаю: если тот, кто писал в книгу посещений, их видел, то тогда и они могли его видеть.
— Нет, Николь, как раз об этой детали мы много раз спрашивали обоих. Но однако оба показали, что они не особо обратили на это внимание. На последних сотнях метров, от Вайльхаймерского приюта до вершины Кроттенкопф, у них были другие проблемы. Скорей физические.