— Вы полагаете, он нам перед этим еще раз напишет?
— Да, непременно. Единственное, что привлекает такого серийного рецидивиста, это игра в кошки-мышки с полицией. Наверняка перед покушением придет еще одно письмо.
— И вероятно, это будет наш шанс, — сказал Штенгеле, — так как письмо ведь где-то нужно хранить. Общение с полицией — это ведь слабое место, которым преступник или преступница…
— А теперь давайте говорить наконец о преступнике, а не все время о преступнике или преступнице, черт возьми! — сказал Еннервайн. — Согласны?
— Согласны, — сказала Мария, — и я бы еще убрала предписываемое для внутреннего использования в полиции слово предполагаемый. Среди нас нет предполагаемого преступника или предполагаемой преступницы, и поэтому позже никто не сможет пожаловаться на предварительное осуждение или дискриминацию.
— Давайте дадим ему или ей, предполагаемому или действительному кличку (ник), — сказала Николь Шваттке. — Нейтрального рода, нейтрального подозрения, политически корректную.
— Признавшийся?
— Слишком заранее осуждаемо.
— А как насчет X?
— Это не нейтрально с точки зрения пола.
— Автор письма.
— Куница, и точка, — сказал Еннервайн. — И я не хочу сейчас слышать: почему именно Куница? Я хочу сейчас наконец перейти к делу. Перекур!
Перекуры в команде Еннервайна все еще назвались так, хотя при этом никто не курил. Николь Шваттке бросила курить два года тому назад, Мария — пять, Штенгеле — двадцать, заменой этому служили желатиновые медвежата, кофе или излишнее потребление пудингов. Еннервайн сам никогда не курил, его единственной страстью была работа криминалиста. Остлер курил тайком в туалете, все это знали, только он не знал, что все знают. Холльайзен хотя и не курил, но баловался нюхательным табаком, что при чтении кажется намного аппетитнее, чем на самом деле.
Итак, они все трое стояли во дворе, за полицейским участком, на перекуре, без курения. И все еще раз осмотрели отверстия от пуль в стене, которые так и были оставлены, так как напоминали о героическом дежурстве отца Холльайзена, который здесь в шестьдесят третьем году удерживал банду контрабандистов, спустившихся сюда с гор Карвендель. Они вдыхали пряный воздух, разминали ноги на дочиста ощипанном молочными коровами лугу. Единственное, чего не хватало, так это духового оркестра, который исполнял бы на фоне мелодию гимна Баварии «Слава тебе, земля Бавария!». Если бы было соревнование под девизом «Самые прекрасные виды из кабинетов полицейских участков», то у участка Остлера и Холльайзена был бы шанс.
Еннервайн тоже осмотрел роскошное строение в стиле барокко, но сейчас он массировал себе виски большим и средним пальцами: перерыв закончился, и все вошли в комнату. Внутри в совещательной комнате две фигуры в белых пластиковых комбинезонах занимались тем, чтобы поднять книгу посетителей и положить ее в белую коробку. Два верных помощника Ханс-Йохена Беккера двигались медленно, как при замедленной съемке, как будто им предстояло вынести оригинальную рукопись Евангелия от Луки. Команда снова уселась, и Еннервайн взял слово.