– Если бы мы решили сократить путь, то могли бы поехать на нем, – сердито произнес Ян.
Страх охватил Антонину, когда она увидела, который час.
– Это тот самый трамвай, которым Рысь обычно возвращается из школы!
Промчавшись по улице, они подбежали к горевшему, сошедшему с рельсов трамваю – он завалился набок перед католической церковью, подобно дымящемуся мамонту, – металлический корпус покорежен, оборванный контактный провод болтается на весу, около пятидесяти человек слабо шевелятся внутри и вокруг. «Слезы катились из глаз, пока я всматривалась в лица мертвецов, отыскивая Рыся», – вспоминала Антонина. Пытаясь найти сына в дыму и горячих обломках и не найдя его, они кинулись в школу, однако дети уже разошлись. Затем они побежали обратно мимо трамвая и разросшейся толпы вокруг него, через Пражский парк, между клетками, к вилле, взлетели по ступеням черного хода, ворвались на кухню, обыскали весь дом, выкрикивая имя Рыся.
– Его здесь нет, – сказал наконец Ян, опускаясь в кресло.
Прошло какое-то время, и они услышали его на заднем крыльце.
– Сядь, – сказал Ян сурово, но спокойно, подводя Рыся к стулу. – Где ты был, скверный мальчишка? Ты что, забыл, что отправляться домой сразу после школы – твоя главная обязанность?
Рысь объяснил, что всех отпустили из школы, когда разорвалась бомба, а потом какой-то взволнованный незнакомец забрал всех детей к себе домой, где они дожидались сигнала отбоя воздушной тревоги.
Нет нужды говорить, что Антонина с Яном остались без вечеринки в честь Ванды, хотя и не лишились ее компании, поскольку вскоре после «исчезновения», как и планировалось, в зоопарке появилась домашняя учительница Рыся, не еврейка.
Ян и Антонина считали расизм нацистов духовно необъяснимым, дьявольским, омерзительным, они уже и так помогали друзьям в гетто, но поклялись, несмотря на все трудности, поддерживать и других евреев, которых Ян помнил с детства и к которым испытывал самые теплые чувства.
«У меня перед евреями был моральный долг, – впоследствии рассказывал Ян журналистам. – Мой отец был убежденный атеист, и по этой причине в 1905 году он определил меня в школу Кретшморт, на тот момент единственную школу в Варшаве, где не требовалось изучать Закон Божий, хотя моя мать была категорически против, поскольку являлась ревностной католичкой. Восемьдесят процентов учеников были там евреями, и я подружился с людьми, которые затем стали видными учеными и деятелями искусств… Окончив среднюю школу, я начал учиться в школе Розикера», тоже почти полностью еврейской. В результате его лучшими друзьями стали представители еврейской интеллигенции, и многие школьные приятели жили теперь за стенами гетто. Хотя Ян немного говорил на публике о своем отце, он рассказал журналистам, что выбрал зоологию «назло отцу, который вовсе не любил и не ценил животных, не позволял держать их в доме – за исключением моли и мух, которые являются без разрешения».