Перед войной Магдалена, как доподлинно известно, изучала полные энергии роденовские творения в Музее Родена в Париже, в этой маленькой музыкальной шкатулке, окруженной розовыми кустами и мощными скульптурами. Она справедливо гордилась тем, как сильные, проворные руки качают младенцев, строят города, сажают растения, ласкают любимых, учат наши глаза постигать форму вещей – как скруглять комок глины, как шлифовать грубый песчаник, – возводя мосты между одинокими сердцами, соединяя нас с миром, указывая разницу между «я» и другими, запечатлевая красоту, заверяя в верности, добывая пищу из зерна и многое-многое другое.
Магдалена привнесла на виллу «море солнечного света, энергии и силы духа», писала Антонина, «чего она никогда не теряла, даже во время страшных кризисов, а она навидалась ужасов в своей жизни. Никто и никогда не видел ее в депрессии». Антонина иногда удивлялась, как они вообще жили все это время без Магдалены, ведь она стала такой важной частью их семьи, вошла в их жизнь, в их повседневные заботы, трудности и опасности, помогая по хозяйству; и каждый раз, когда «гостей» оказывалось слишком много, уступала свою постель и ночевала на большом ларе с мукой или на сдвинутых креслах. «Оправдывая свое прозвище Скворец, она насвистывала, сталкиваясь с трудностями, тогда как многие в ее положении впали бы в отчаяние», – вспоминала Антонина в своих мемуарах. Каждый раз, когда в доме ждали посетителя, Магдалена пряталась, и, если посетитель казался опасным или, хуже того, хотел по какой-то причине подняться на второй этаж, Антонина предупреждала ее обычным сигналом тревоги, играя на фортепьяно или, когда это было бы неуместно, внезапно принимаясь петь. Она считала Магдалену в какой-то мере «проказницей», и воодушевляющий хор Оффенбаха «На Крит, на Крит!» был идеальной напутственной песней для проказницы, не теряющей бодрости духа.
Каждый раз, заслышав музыку, Магдалена кидалась в укрытие, которым, в зависимости от ее настроения, мог стать чердак, ванная или один из темных чуланов. Она признавалась Антонине, что каждый раз проделывала это, смеясь про себя абсурдности ситуации.
– Вот интересно, – шутила она, – как я буду воспринимать эту музыку, когда закончится война. А вдруг ее будут передавать по радио? Я кинусь прятаться? Смогу ли я дослушать эту песню, отправляющую Менелая на Крит?
Некогда эта радостная мелодия была одной из ее любимых, однако война разрушает сенсорную память, потому что в каждый момент нервы напряжены, адреналин выбрасывается постоянно, пульс учащен, отчего воспоминания врезаются глубоко, запечатлеваются до самой мелкой подробности, делая события незабываемыми. Это усиливает дружбу и любовь, но также способно отравить чувственные удовольствия, такие как музыка. Если мелодия ассоциируется с опасностью, никто уже не сможет слушать ее без выброса адреналина, когда неприятные воспоминания вспыхивают в сознании после укола страха. «Это чудовищный способ уничтожить великую музыку», – говорила Магдалена.