Стоп! Он остановился и огляделся. Где-то послышалась какая-то возня. Прислушался к ощущениям. Что-то громоздкое. Недалеко. Громыхает. Трещит шестерёнками. «Панцер»? Сергей «ощупал» громадину. Точно. Тот же самый танк, что едва не проводил его в последний путь несколько часов назад. Значит, охота на русского демона продолжается? Или же они всё так же хотят найти типографию? Станок этот типографский. Как там тот солдат его назвал? Цайтунг. Газета. Или и то и другое собираются сделать… И рыбку сесть и на кол сесть.
Ну уж нет. Надо взять поскорей рукопись и делать отсюда ноги. Крутояров решительно продвигался между домами, в просветах поглядывая на Конюшенную улицу. Её за снежными завалами не было видно. «Панцер» снова затерялся где-то среди царскосельских улиц, исчезло ощущение движущихся шестерёнок, и вращающихся валов. И всё же танк где-то рядом. Может, остановился просто? Но, скорее всего, просто вывалился за границы чувствительности.
Сергей прошёл ещё несколько домов и оказался чуть ли не напротив того самого здания, до которого так долго добирался. Рядом — парк. Что-то вроде сквера. И виселицы. На которых раскачивались окоченевшие трупы. Их Беляев мог каждый день наблюдать из окна своей квартиры. И писать свою последнюю книгу. Смотреть на смерть и писать о смерти. И о победе. И о поражениях. Навряд ли в таких условиях он написал бы романтического Ариэля. Ариэли в подобной обстановке не рождаются.
Заснеженные трупы висели на верёвках и показывали этому гнусному миру синие, отмороженные языки. Крутой старался на них не смотреть. Смертей он видел немало, но такое… повешенные женщины, старики… Трупам, конечно, уже всё равно, но смотреть на раскачивающихся женщин, одетых в одни только платья, было жутко, так и хотелось сказать, что им, наверно, очень холодно. Но им уже никогда не будет холодно. И жарко тоже. Он отвернулся и шагнул в сторону знакомого по фотографиям дома.
Ещё раз просканировал местность — техники не видать. Лишь где-то на границе ощущений волочился «Панцер». Но это далеко, километрах в трёх, наверно. И не понять, в какую сторону. Похоже, что фрицы его теперь, и правда, потеряли.
Осмотрелся — никого — и бодро пересёк улицу, остановился перед домом. Затёртая табличка гласила: «Конюшенная, 21». Добрался, наконец. Глянул на часы. Шесть вечера. Ну и дал же он жару. Такой пробег с препятствиями и небольшими привалами. Часов двенадцать марафона. И ведь не устал совсем. Ах, ну да, он же на амфетамине. Усталость потом своё возьмёт, не сейчас.
Четырёхэтажное здание, которое когда-то было чьим-то особняком, теперь выглядело неважно. Впрочем, как и весь город. Пустые рамы скалились зубьями стеклянных осколков, будто насмехаясь над жителями. Да, первый признак бедствия — это битые стёкла. Если в городе выставлены чуть ли не все окна — значит, людям не до стёкол. В доме сейчас никто не жил, все разъехались в начале войны, когда в стенах обнаружили большие трещины. Но Сергей знал, рукописи могли там оставаться. И ещё он знал, что жена Беляева часто заходила на старую квартиру, благо они жили в соседнем доме, в квартире своих знакомых.