«Вот закончу пятый курс, выйду на диплом – и обязательно попробую писать. – Я был странно уверен в себе и своём успехе. – Всё – на шестом курсе…»
Как проучился пятый год, спрашиваешь ты? А знаешь, спокойно! На осеннюю сессию ехал ещё с какой-то тревогой. Потом привычные мои страх и тоска пропали. Будто их выключили. Я понял наконец главное: кем конкретно я хочу быть в жизни и что мне нужно взять из университета для моего грядущего.
Жаль, не научился я, как хотел, быстро и памятливо читать. Однако талантливо писать университет тем более не научит. Это научиться писать можно, научить писать – нет. Поэтому на все предметы, кроме современной русской и зарубежной литературы, я теперь чуть ли не плевал. Заботился об одном: за пару дней перед экзаменом наскрести из учебника или взятого в платную аренду конспекта очника чужих мыслей и неудобоваримых терминов на «троечку». И мне всегда удавалось это.
По-прежнему добросовестно я старался только читать. Человеком хорошо пишущим может быть только человек, много читавший. Это – аксиома. Впрочем, на 5-м курсе мы проходили современную литературу, многое из гайзеров, драйзеров, стейнбеков, крониных, генрихов беллей и натали саррот я прочёл ещё до учёбы, бесконечными анаварскими ночами. Так что было существенно легче, чем раньше.
На сессии мы с Виктором ездили теперь вместе. Газета в это время оставалась на совести и на плечах умненькой Светки Приходько, зам редактора по рекламе. Она уже всё, что хотела, закончила, в отличие от меня, а в отличие от Сомова была не так любознательна и больше поступать никуда не собиралась. Виктор жил в гостинице, роскошно, в отдельном номере с телевизором и холодильником. Обедал чуть ли не в ресторанах. Как просветленно и расслабленно вещал мне иногда по утрам на консультациях: «Здесь я отдыхаю от ничтожной суеты и философского осознания бессмысленности жизни». Подозреваю, что и от семьи – тоже. В минуты таких откровений от него всегда грешно пахло вчерашним мускатом и нейтральностью чистоты. «И душ смывает все следы…» Но жену свою, славную, кудрявую Анечку, он, несомненно, уважал, поэтому на мою долю одни подозрения и остаются.
Я останавливался у тётки. Отношения между нами сложились окончательно и неплохо. Одинокая старуха была мне теперь шумно рада. Я не забывал про неё: каждые пару месяцев посылал сносный перевод, а приезжал всегда хотя бы с конфетами.
С Виктором мы учились теперь в одной группе. Благодать! За прямыми сомовскими плечами монолитной в скудоумии когортой мы смело наступали на какую-нибудь серенькую, как перепёлочка, старую деву в вязаном жилете, которая покашливала в сухой кулачок и пряталась за букетом, или на вдохновенного доцента-поэта. Если по какому-то предмету состояние наших знаний было особенно угрожающим, мы через старосту пытались просто купить преподавателя. Касалось это, правда, в основном зачетов и контрольных, но почти всегда удавалось: времена наступили циничные, а способнешие люди сидели без зарплаты. Раньше я никогда в подобном не участвовал. Теперь же мне вовсе не было стыдно. Просто я знал: этот предмет в будущем мне не понадобится. Зачем зря нервы трепать? Возжелаю – выучу, только времени дайте побольше. Хватит с меня третьего и четвёртого курсов через сплошное «не хочу».