– Не хочу. Не пойду-у-у! – прерывал его детский плач.
– А что ты делаешь в скверике? Почему ты там?
– А где мне быть? Где? – Голос мгновенно заострился. Ерничая и кривляясь, Женька пропищал: – Как ты говорила: «Потанцуй с моей подружкой, потанцуй!» Дотанцевался.
– Да, такая беда, Стефан Иванович умер, – сказала Ирина, понимая, что говорит она не то и не к месту.
– Ой, до чего сейчас подружка твоя хороша, ты бы видела! – весело, словно обрадовавшись чему-то, воскликнул Женька. – Не ревет, скажем так: гниет заживо. Уже лет на сто потянет. Куда все девалось, не пойму. Вытурила она меня. А что говорить? Вот Наташка моя – это да! Уважаю. Новый замок врезала.
– Замок? – переспросила Ирина. – А-а… Ну да. Какой замок?
– В дверь. Чтоб муж законный в скверике отдыхал. Ну, переспал со старухой, всего-то делов. Что ж, теперь конец света устраивать?
– Не хочу-у-у… – затихал горестный детский плач.
– А что мы десять лет прожили, это так, побоку, наплевать? Новый замок врезала, как тебе это нравится?
– И правильно врезала, – жестко сказала Ирина и отключила телефон.
Ирина ехала в пустой электричке. Ночь. Прозрачный лес, а может, и нет его. Сколько ни вглядывалась Ирина в окно, не видно ни зги.
Вдруг электричка вырвалась из леса в огни огромной сортировочной станции. Станция пуста. У десятков путей горят голубые разрешительные огоньки.
«Где я? Я села не на ту электричку!» – с ужасом подумала Ирина.
– Всё не так, – обреченно выдохнула пассажирка за спиной.
Но все-таки она с облегчением узнала – это Новый Иерусалим! Прогулка по лесу, светлые березы, за вершинами берез звезды.
В небе жужжание целого роя самолетов, которые из-за смога вынуждены приземляться в Шереметьево, пользуясь запасными коридорами.
Дача Мадам. Мрачный дом – сруб, местами уже почерневший.
Мадам как-то вдруг сразу постарела, серое лицо.
«Теперь она больше не Мадам, а просто Лена. Старая Лена».
Ирина огляделась.
Пустой зев камина. Огромная, вовсю раскрытая пасть мертвого льва. Над камином огромное зеркало.
Мадам, всхлипывая, сморкалась в промокший насквозь носовой платок. Отжимала его и снова вытирала им лицо, больше уже не думая о том, что появятся новые морщины.
– Не могу я жить на Баррикадной – все о нем напоминает.
«Особенно шкура льва на полу», – подумала Ирина.
Она обняла Мадам, почувствовала, что тело подруги потеряло свою беличью упругость, стало жидким, бесформенным.
– Гроб заказала самый дорогой, чтобы лак и золото. И ручки золотые. Красное дерево и еще лак сверху.
– Когда похороны?
– В воскресенье.
– В такую жару он не… – Ирина хотела сказать «не испортится», но сдержалась.