Теперь стало понятно, почему я раньше не видел этого альбома. Видимо, он лежал в дедушкином и бабушкином подвальном хранилище в «Скайвью», потом дед перевез его во Флориду вместе с прочим хламом. Когда мама поехала забирать деда из Фонтана-Виллидж, она прихватила и альбом. Интересно, зачем? И если я спрошу, сумеет ли она ответить?
– Но, Майк, я хочу сказать, бог весть где они выпали, – продолжала мама. – Может, это случилось много лет назад. Ой. – Она по-прежнему прятала лицо в руках. – Как же мне плохо!
– Мам, все нормально.
– Мне так жалко.
– Это просто снимки. Снимки теряются.
Слова были в мамином духе, и я знал, что она не сочтет их жестокими или бесчувственными, но сам им не верил. У меня сердце сжималось от мысли, что последние свидетельства бабушкиной довоенной жизни утрачены безвозвратно. Но я не собирался говорить этого маме.
– Ты прав. Я столько лет про них не вспоминала, с чего теперь убиваться? – Она убрала руки от лица и села прямо, как будто оправилась от потрясения. – Мне просто хотелось их тебе показать.
Она тихонечко всхлипнула.
– Ой, мам!
Последний раз мама плакала при мне, когда отец старательно превращал нашу жизнь в ад. Я не знал, как ее утешить и хочет ли она моих утешений. За все наши совместные годы я так и не научился понимать, как она воспринимает свои утраты.
– Может, чая? – спросил я.
– Хорошо бы, да боюсь, потом не засну.
– У меня есть «Эрл грей» без кофеина.
– Ладно. – Она вытерла глаза рукавом ночной рубашки. – Давай «Эрл грей» без кофеина.
Я пошел на кухню ставить чайник. Из гостевой спальни доносился стук спиц. Лола, ночная сиделка, была великая рукодельница. Она вязала мне пару совершенно чудовищных носков с узором «ромбики» в цветах филиппинского флага. Я потом много лет считал их своими счастливыми носками – до того самого дня, когда они потерялись.
Я заварил чай. Мама пришла со стаканом виски и села за стол. Она плеснула виски в чашку, долила чаем. Фотоальбом лежал между нами на столе. Я открыл его на первой странице, там, где были французские подписи под четырьмя пустыми рамками.
– А ты мне все равно покажи, – сказал я.
– В каком смысле?
– Опиши их.
– Я не умею описывать, – ответила мама. – Нету у меня этого.
– Ну пожалуйста. Просто расскажи, что на них было.
Мама закрыла глаза. Потом открыла их и, склонив голову набок, посмотрела на страницу косым взглядом воспоминаний. Показала на первую пустую рамку, ту, под которой стояла подпись «Mère»:
– Тут была моя бабушка. Ее звали Сара, по-домашнему – Салли. На улице, перед автомобилем. Частью автомобиля. Старинного такого. Не знаю, как сказать. Крыло делало вот так. – Она провела в воздухе волнистую линию.