– А в ту ночь все вернулось. Стремительно. Наверное, это было страшно.
– Это, безусловно, обесценивало всю прошлую радость.
– А на следующий день вы напали на человека. Насколько, по-вашему, гнев, заставивший вас душить начальника, был на самом деле гневом на вашу…
– Целиком и полностью. Начальника я даже и не знал толком.
– Ясно.
– На самом деле я даже не на нее злился. Я ее тогда не винил и сейчас не виню. Я понимал, что она за себя не отвечает. Что она не может себя остановить.
– Поэтому вы полагаете, что хотели выместить злобу на ком-нибудь другом.
– Возможно.
– Я бы сказал, очень вероятно.
– В этом есть определенная логика.
– А что, если… ладно. А если бы вы не были так уверены, что душевная болезнь снимает с нее всякую ответственность за совершенное? Если бы чувствовали, что она в некотором роде виновата? Мог ли ваш гнев выплеснуться на более… э… подходящий объект? Могли бы вы выместить его на ней, а не на малознакомом человеке?
– Что вы хотите сказать? Я чего-то не знаю? Как она может быть виновата?
Дед чуть не задал следующий логически вытекавший вопрос: «Был ли Конь Без Кожи на самом деле?» Затем увидел выражение докторского лица и захотел переформулировать незаданный вопрос, подойти с противоположной стороны: «Или она все это выдумала?»
Доктор Медвед не отвечал. Тягостное молчание тянулось и тянулось. Потом он ухватился за подлокотники и с усилием встал. Подошел к стальному шкафу в углу. На полках рядами, как книги корешками наружу, стояли узкие картонные коробки, штук пятьдесят или больше. На корешке у каждой коробки был приклеен белый прямоугольник с именем больного и датами. На каждого пациента приходилось как минимум три коробки; на бабушку – семь. Медвед указал на громоздкий серый агрегат, занимавший отдельный низкий столик рядом со шкафом:
– Знаете, что это?
– Магнитофон. «Уолленсак», наверное.
– Да. Я записываю на него беседы с пациентами. – Он указал на коробки с фамилией бабушки. – Это записи вашей жены. Разумеется, я не могу их вам дать. Мне не следует ни прямо, ни косвенно обсуждать с вами то, о чем мы говорили.
Он закрыл шкаф и вернулся в кресло. Оттянул щеки, сдавил между пальцами.
– Поначалу она не рассказывала мне ничего интересного. Она держала оборону – не столько против меня и моих вопросов, сколько против своего мучителя. Но когда мы начали курс премарина… Он оказал сильнейшее действие на ее симптомы и поведение. Результат был таким значительным, что я вынужден был поставить под сомнение прежний диагноз шизофрении, спровоцированной стрессовыми переживаниями, и предположить, что ваша жена страдала острым гормональным дисбалансом, дефицитом эстрадиола, вырабатываемого ее яичниками.