лишь четче обозначила огромность дыры, как человеческая фигурка для масштаба рядом с «Титаном» на рисунке.
– Простите.
К нему обращался органист, тот самый, с гуталиновым коком и в спортивном комбинезоне. Гомосексуалист, предположил дед. Он огляделся и обнаружил, что вопреки раздражению, почти ярости, требовавшей немедленно встать и уйти из Бет-ИХОП, остался в зале один. У него не было ни малейшего представления, как давно кончилась служба.
– Я всего лишь хотел спросить, не нужна ли вам помощь.
– Нет, спасибо.
Второй раз за сегодняшнее утро ему протянули бумажную салфетку. Дед вытер слезы.
– Может быть, хотите пойти на онег{125}? – спросил органист. – Чего-нибудь съесть?
Дед мотнул головой.
– Я видел, вы встали на кадиш.
– У меня жена умерла в прошлом году.
– Рак?
– Да.
– Ой-ой. Сочувствую. Она долго болела?
– Первый раз диагноз поставили, кажется, в шестьдесят восьмом. Прооперировали, облучали. Была ремиссия, потом снова.
– У меня то же самое, – сказал органист. – Рак. Облучают. Поверьте мне, дорогой, это не сахар.
– Верю, – ответил дед.
– Я теперь пойду на онег, хорошо?
– Конечно. Приятно было познакомиться.
– Вам точно не нужна помощь?
– Точно.
– Вы не хотите пирога?
– Нет, спасибо.
Старик похлопал деда по плечу и ушел из молельного зала. Двигался он грациозно и с достоинством – немалое достижение в ботинках на платформе. Дед глянул на часы. Он вызвался показать сборку модели в выставочном зале «Атлантис-бич лодж», и пора было уже трогаться. Он посидел еще минуту. Возможно, он немного устал. От адвокатов с их позерством. От безжалостно-холодной вежливости налоговиков. Устал взваливать на свои плечи бремя чужих решений. А больше всего устал горевать о бабушке. Даже когда активное умопомешательство улеглось до хронического невроза, общего для всех актеров, она осталась очень трудной женщиной. Однако то, что любить ее было тяжким трудом, не уменьшало его любви. Если по временам груз неведомого секрета не давал бабушке любить себя и тем отвечать на его чувства, сама страсть, с которой она цеплялась за него в эти минуты, была вполне достаточной компенсацией. Бабушка утоляла его голод в самых разных смыслах слова. Теперь остался лишь поденный труд горя. Дед хотел отдыха. Хотел, чтобы его, как всех скорбящих Сиона, оставили в покое.
Автомобиль два часа простоял на жаре. Внутри воняло подгорелым кофе. Дед нагнулся и схватил стакан. Повернувшись в поисках урны, он наступил на что-то круглое. Нога скользнула вперед, дед с размаху грохнулся задом на асфальт. Стакан с крышкой выпал из руки. Кофе, которого оставалось на два пальца, сумел причинить максимум вреда: забрызгать рубашку, галстук и брюки. Вечером дед найдет бурое пятно на правом носке.