– А что, Девон позволил тебе засунуть свой хер ему в жопу?
Деда шокировал вопрос, или формулировка, или та картинка, которая риторически подразумевалась. Но он не обиделся. Ему нужна была женщина, способная его огорошить. Он признал, что Девон не позволял ему таких вольностей.
– Испечет ли тебе Девон вафли?
– Вряд ли.
Салли подняла взгляд от шнурков. Ее глаза говорили: «Вот видишь, я права».
– Ладно, – сказал дед. – Но не могла бы ты испечь их у меня, на моей вафельнице?
К этому времени Салли еще ни разу не бывала у него дома, что уже выглядело немного странным. Дед понимал: чем дольше затягивать, тем сильнее будет впечатление, будто он что-то прячет.
– И чем твоя вафельница такая особенная?
– Она печет лучше твоей.
– Неужели?
– Лучше прокалена. Вафли не пристают.
– Ясно. Ты очень тщательно прокаливаешь свою вафельницу.
– Да.
– Небось, для этого есть целая методика?
– Верно.
– Правильный способ и неправильный способ.
– Неправильных способов много.
– А правильный есть только один?
– Если есть.
Когда они подошли к дедову дому, на крыльце уже сидел Девон и курил тонкую сигару. Дед опоздал на семь минут.
– Сегодня меня отвезет Салли, – сказал он.
Девон на несколько секунд искренне опешил, а потом еще несколько секунд изображал недоумение. Потом лицо его стало обиженным. Он не сказал вслух, но дед подозревал, что сторожу нравятся их поездки на развалины Мандевилля.
– Она знает, как убивать змею?
– Чего бы вам не спросить ее саму?
Девон глянул на Салли.
– Я знаю, что надо целить в ноги, – сказала та. – Верно?
Девон тяжело поднялся. Он остался стоять на крыльце, покачиваясь взад-вперед и стискивая зубами пластиковый мундштук сигары.
– Да?
– Могли бы хотя бы компенсировать мне все потраченное зря время.
– Я кто, Уоррен Баффет{126}? У меня столько денег нет.
– В смысле сегодня. Этим утром.
– Час вашего свободного времени?
– Да.
Дед протянул ему десятку. Девон сложил ее пополам, затем еще пополам и убрал в сигарную коробку, которую носил в нагрудном кармане. Кивнул деду, козырнул Салли.
Дед отпер дверь и пропустил Салли вперед. Маленькую прихожую отделяла от гостиной перегородка высотой примерно до пояса. На ней, словно ряд декоративных уток, шесть моделей воссоздавали программу космических челноков в хронологическом порядке, от «Энтерпрайза» до «Эндевора».
– Ракеты? – спросила Салли.
– Шаттлы.
– Ух ты.
Дед пошел на кухню и достал вафельницу, затем сказал Салли, что пойдет переодеваться в наряд змеелова. Салли не ответила, а если ответила, ни он, ни она мне потом об этом не рассказали. Она вошла в гостиную и теперь разглядывала обстановку. Здесь, как она сказала мне позже, везде были ракеты. На каждой доступной горизонтальной поверхности: на журнальном столике, на полках, на телевизоре. Французские «Арианы», японские «Мю», китайские «Чанчжэны», аргентинская «Гамма сентауро». Часть стены между гостиной и столовой, которую в доме Салли занимал сервант с фарфоровыми сервизами, а в других домах – семейная фотогалерея либо виды Израиля или библейские сцены охристо-терракотовой шелкографией, здесь занимали четыре стеклянные полки; нижняя почти у пола, верхняя в пятнадцати дюймах от потолка. На них стояли модели советских ракет-носителей, от P-7, которые выводили на орбиту первые спутники, до «Протонов». На другой, относительно небольшой полке над телевизором стояли американские ракеты: «Атлас», «Аэро-би», «Титан». Салли ничего в них не понимала, и, даже когда читала таблички с подписями, они ей говорили очень мало. Она видела невероятную подробность деталей: антенны, петли люков, феноменальную тщательность, с которой нанесены маркировка и национальные символы. Все это было чрезвычайно впечатляюще, но, на ее взгляд, не безумно красиво.