– Извини, извини! Я стала обобщать, это страшное, непростительное заблуждение. Один подлый араб не значит ведь, что все они такие.
Дорота берет дочь за руку и осторожно тянет девушку в направлении зала.
– Если бы ты тогда со мной возвратилась в Польшу, не случилось бы всего этого… – грустно повышает голос она, моргая полными слез глазами и хлюпая носом.
– Мы с Дарьей идем в кухню готовить обед, а вы или миритесь, или деритесь, – с улыбкой и вздохом облегчения говорит Лукаш, оставляя женщин вдвоем.
– Как там было? – Не дождавшись никакого отчета о встрече с матерью, Хамид с интересом наблюдает за своей красивой женой. Ее лицо еще белее, чем обычно, на нем читаются злость и ожесточение.
– Не хочешь об этом говорить? – Уже у самого дома муж снова пробует о чем-либо узнать.
– Если захочу поговорить, все сама расскажу, – отвечает Марыся повышенным тоном, сразу же после этого поворачивается и вбегает, прыгая через ступеньки, на лестничную площадку. Полы атласной абайи развеваются во все стороны.
Услышав, как хлопнули большие деревянные дверные створки, Хамид решает не набрасываться на жену. Он усаживается в любимый «бентли» и отправляется за город. Девяносто процентов саудовских мужчин проводят таким образом свое свободное время. Гоняют на быстрых автомобилях, просиживают в кафе, выпивая целый океан кофе, или идут с приятелями в кальянную, где скрашивают вечер беседой и игрой в бильярд. Хамиду это кажется скучным, но в последнее время он старается избегать общества жены. Сегодня что-то пошло не так, он узна́ет об этом раньше или позже. Он все меньше нуждается в разговорах и признаниях этой женщины. Он приходит к выводу, что, очевидно, так уж случается в каждой арабской семье.
Марыся (все еще в выходной одежде) лежит в спальне на большом супружеском ложе. Сегодняшний визит и свидание с матерью после стольких лет разлуки полностью ее доконали. Она чувствует себя совершенно обессиленной и расстроена до такой степени, что дрожит всем телом. Свернувшись клубочком, она обнимает колени длинными худыми руками, прячет лицо. Так она чувствует себя значительно лучше и более защищенно. У нее прошли спазмы в животе и судороги в мышцах. Молодая женщина закрывает глаза, и в памяти всплывают все острые слова, которые говорила ей мать и которые так ее уели. Каждая фраза в устах матери звучала подобно оскорблению. Да, Марыся должна признать, что чувствует себя больше арабкой, чем полькой. Но как же иначе? Ведь бо́льшую часть жизни она провела в ливийской семье, доброй, терпимой, любящей и современной. А эта женщина приписывала ей наихудшую, примитивную ментальность. Отец был, и где-то наверняка есть, сволочью, но это не дает никому права обобщать и утверждать, что все арабы такие. Какой дурак может считать, что все они фундаменталисты, террористы, все обижают женщин и маленьких девочек и являются необразованными мракобесами? Это же нонсенс! Марыся думает о Хамиде, своем очень мусульманском, но необыкновенном муже, кузине Фалиле, не очень умном, но добром Ашрафе из Йемена, бедняге с мягким характером, и Аббасе, дяде с голубиным сердцем. И еще о других, обычных порядочных арабских мужчинах. Женщины Востока в жизни бы никогда так себя не повели, как ее мать. Сколько же тепла и любви Марыся получила от своей бабушки, какое терпение и понимание та выказывала и каким была добрым человеком! А Малика! Девушка, едва вспомнив ее имя, чувствует приступ печали, боли и стискивающей грудь тоски. Она была для нее не только теткой – она дала ей больше, чем какая-либо мать. «Она меня любила, и я об этом знаю, – думает Марыся, вздыхая. – Это самый большой дар, который я от кого-либо получала. Наверняка поэтому она и не рассказывала мне о матери, потому что боялась меня утратить. Может, и хорошо, что так случилось». Марыся расслабляется, представляя облик тетки и шутливую улыбку на ее лице. После вспоминает выражение лица Малики, когда Марыся в возрасте четырнадцати лет сообщила ей об изнасиловании и беременности. Другая женщина кричала бы, в чем-то упрекала, может, даже ударила бы, а та посочувствовала и помогла решить позорную проблему. Она понимала, что это не вина Марыси. Малика, Самира, бабушка Надя, Лейла, Хадиджа были для нее ближе, чем эта высохшая светловолосая дылда. Марыся, измученная воспоминаниями, засыпает почти с первыми лучами солнца, вслушиваясь в утренний призыв муэдзина к молитве.