Мартен совсем не понимал, что над ним творят. Он от души веселился, паясничая и приплясывая в зале заседания трибунала (кстати сказать, прежде в этом зале плясали на балах), и так же он вел себя после суда, когда обоих приговоренных повели обратно в тюрьму.
Но когда сумасшедшего заперли в камере, лицо его дрогнуло и на нем появилось какое-то странное выражение. Казалось, впервые перед ним раздвинулась завеса житейской обыденности, он смутно увидел сложные ее причины и пытался их понять. В глазах, на которых слезы выступали только от бездумного, безудержного смеха, замерцала искра сознания, и они заволоклись тоской и скорбным недоумением.
Свидетелем этого пробуждения мысли был только Жоэль: приговоренных оставили вместе.
Как я уже говорил, они совсем не ладили друг с другом. Но вот бунтовщик Жоэль, кипевший гневным возмущением, поднял голову и увидел, что сумасшедший весельчак со страхом озирается вокруг.
Мартен спросил упавшим голосом:
— Что ж это такое! Ни черта не могу понять.
И сердце подсказало суровому бунтовщику Жоэлю блестящую мысль — он ответил:
— Да ты что ж, не видишь разве? Позабавиться хотят.
Мартен поверил, заулыбался, отпустил какую-то шутку, и начало трагедии сгладилось.
Но через несколько минут сумасшедший опять нахмурился и упрямо спросил:
— А заперли нас зачем?
— Ты думаешь — это тюрьма? Малость похоже, конечно, — шутливым тоном ответил Жоэль (у него даже хватило мужества весело усмехнуться при этих словах). — Но это только так, с виду. Просто, брат, убежище тут устроили. Хотят солдата от опасности уберечь.
Король шутников, ставший теперь по уму малым младенцем, мгновенно поверил нелепой выдумке и расцвел улыбкой.
И вот так Жоэль, продолжая дело утешения, начатое в порыве безотчетной жалости к несчастному обломку человека, которого «правосудие» обрекло на казнь вместе с ним, посвятил ему последние часы своей жизни. Он отдался этой задаче всем сердцем, не давал себе забыться ни на минуту, следил за каждым своим словом, и ясный разум невинно осужденного оберегал покой безумной души такого же невинного смертника.
Голова у Мартена работала очень плохо, но все же он говорил себе, что не сделал ничего дурного, и такая уверенность облегчала Жоэлю его роль в жалкой и великой комедии, которая разыгрывалась в уголке этой подлой войны.
Рано утром их повели на расстрел со всеми установленными церемониями. Приговоренные шли посредине целого взвода вооруженных конвоиров.
— Почему это столько солдат и все в парадной форме? — спросил Мартен, вновь готовый поддаться страху.