А в окопе Постер рассказывал о том, как он доругался с жадюгой кабатчиком:
— Понимаешь, наливает он мне — будто кот наплакал. Я ему и говорю: что ж теперь, выходит, и на бутылку посмотреть нельзя?
Тем временем Панно доканчивал какую-то длинную историю:
— Вот где, дружище, была жратва! Чин по чину: тут тебе и тарелочка, и черпачок, ковырялочка опять же, а перед тобой — две скляночки, и нераспечатанные.
В разговор вступил его сосед Амоше:
— Сижу это я со стопочкой, — глотку, значит, прополаскиваю. Меня, знаешь, не больно-то приятели угощают: сам пью, сам и похмеляюсь.
В другом конце окопа Плюмети показывал карточные фокусы.
— Видишь, червонный король? — говорил он, вытаскивая карту из колоды. — Раз! Вот тебе и семерка пик.
Солдаты только ахали от изумления.
После этого небольшого отступления разговор вновь вернулся к предметам более существенным.
— Ну и заложили мы в тот раз — дай боже! — продолжал Панно. — Меня споить, сам поди знаешь, как трудно, — добавил он, не обращаясь ни к кому в особенности. — Так вот в тот раз я был в порядке, доложу я вам.
Между тем Постер, страшно довольный своей находчивостью, продолжал бубнить:
— Что же это, говорю я ему, кто ж так наливает? Стало быть, нельзя уж и на бутылочку взглянуть?
Поначалу Бютуар слушал невнимательно, но потом навострил уши, обратил к рассказчикам свое опаленное солнцем, немытое, обросшее лицо, похожее на уродливую маску, и вступил в разговор. Беседы такого рода интересовали его чрезвычайно. Бютуар был хороший солдат и славный парень, но за ним водился грешок — любил он поесть, а еще больше выпить: он денно и нощно прикладывался к фляжке и даже забывал всякую меру. Бютуар, конечно, понимал, что поступает неразумно, но понимал лишь после того, как во фляге не оставалось ни капли, а кошелек пустел, — убыль вполне закономерная, но неизменно приводившая его в изумление. После выпивки всегда наступало раскаяние. Бютуар качал головой и, нахмурив брови, сокрушенно причитал: «Зря это я! Зря!» — и слова эти звучали более покаянно, чем у иных верующих молитва: «Господи, помилуй мя, грешного!» Даже когда Бютуар бывал сильно на взводе, он, прежде чем заснуть, благоговейно вспоминал жену Адель и милый сердцу далекий садик, где цвели китайские астры вокруг врытого в землю столика.
В это время из щели в стенке окопа, такой узкой, что ее можно было занавесить носовым платком, показались сначала ноги, а потом и сам командир боевого охранения, сержант Метрёр:
— Славно, славно, ребята, хорошо поете! А вот кто сегодня ночью со мной в дозор пойдет?