и «Лиги прав человека», — требуется произвести самое срочное расследование и принять меры: либо наказать майора Матиса, либо писателя-клеветника». И «Лига прав человека» взялась за дело. Этого я, признаться, не ожидал. Через несколько лет я запросил «Лигу» о судьбе дела. Мне ответили… что «Лига» жаждет заняться этой историей и займется ей, если я представлю еще и других свидетелей, ибо я назвал только одного свидетеля, а на сей случай имелась еще в Риме подходящая поговорка, согласно которой одного свидетеля недостаточно. Testis unus, testis nullus
[17].
Напрасно я доказывал, что мой свидетель не простой свидетель, а тоже военный, в чине майора, что сообщенные им факты были в его же присутствии публично рассказаны самим виновником и что, больше того, после обнародования этого факта, который привлек к себе внимание, не последовало никакого опровержения. «Лига» ответила величественным молчанием.
Что ж, ее дело. Но доколе убийцы, подобные майору Матису, будут держать в своей власти легионы?
Преступный поезд
Перевод Н. Жарковой
В ночь с 11 на 12 декабря 1917 года вокзал небольшого французского городка Модана, расположенного близ итальянской границы, кишел народом.
То на перроне, то в залах ожидания вдруг, как призраки, появлялись пассажиры, до странности, до жути схожие между собой. Та же унылая одежда того же убогого покроя — все на один лад. Многие казались больными: кто сутулился, кто волочил ногу. Даже самые беспечные лица уродовала маска грязи и усталости; только несколько ожидающих выглядели обычными людьми.
Все эти тени, неразличимо тусклые, бродили по темным каменным плитам зала; кто-то уселся прямо на пол. Резкий свет вокзальных фонарей лезвием лучей перерезал человеческие фигуры надвое: одна половина тела — черная, другая — белая, лица у одних — как зияющий темный провал, у других — неестественно светлые, как фонарь во мгле.
И все-таки у них был счастливый вид. Сосед громко переговаривался с соседом, кто-то пел, даже самый убогий насвистывал…
Эти счастливые несчастливцы были отпускниками, солдатами-отпускниками. Французские солдаты, отпущенные на несколько дней с итальянского фронта после боев при Пиаве.
Пиава… Ныне это слово уже утратило свою прежнюю силу, свой, так сказать, особый привкус; ведь с тех пор прошло десять лет, а за десять лет многое испаряется из памяти народа.
В ту пору слово «Пиава» означало отчаянное, изнурительное напряжение всех сил, ряды обезумевших солдат против рядов других солдат, которые были игрушкой в руках других рабовладельцев. Те солдаты, что были здесь, делали все то, что им приказано было делать. Они продвигались, потом располагались лагерем, потом снова продвигались, потом снова стреляли, потом вся масса их бросалась в горнило боя и, расплавившись в его огне, заполняла образовавшиеся пустоты. Я не ошибусь, если скажу, что все они были самоубийцы, но не все они умерли. Однако армия, растаявшая наполовину, сдержала натиск врага. И теперь солдаты с удовольствием вспоминали все перипетии этого похода и даже тешились своими воспоминаниями, как тешится ребенок новой куклой.