Теперь они были далеко от Пиавы, на французской земле, и сюда до них уже не доходила парадная шумиха, для которой их героизм был лишь поводом; они ждали теперь поезда на вокзале пограничного городка Моданы, где, впрочем, и сейчас, через десять лет, нельзя быть уверенным, что вдруг снова не увидишь передвижения военных эшелонов.
И вот, добродушно пыхтя, подошел поезд, остановился на своих стальных рельсах, выстроился всем составом вдоль перрона, и солдаты бросились по вагонам, стараясь занять уголок поудобней; они, эти люди, уцелевшие на каторге войны, вдруг становились свободными людьми, и образ родного очага возникал не только в их сердце, но и где-то в самом нутре. Их было пятьсот.
Однако поезд не трогался. Машинист, вместо того чтобы сидеть у себя на паровозе, вышел на перрон и начал о чем-то горячо спорить.
Он спорил с золото-погонным, бренчавшим медалями начальством — с повелителями Моданского вокзала. Он позволил себе возражать.
Он говорил:
— Ехать невозможно.
Слово «невозможно» оскорбило благородные души начальства.
— Невозможно! Невозможно! И это говорит француз! Неужели вы не знаете, вы, жалкий пораженец, что слово «невозможно» исключено из французского языка?
Но машинист твердил:
— Состав перегружен.
Он объяснял господам офицерам, что этот маршрут — самый что ни на есть проклятый маршрут: резкие повороты, крутые спуски; он надеялся, что начальство, быть может, не знало обо всем этом. Пустишься по таким кручам, да еще с перегруженным составом, а потом не управишься с непокорной махиной.
Никто не требует, чтобы начальство было осведомлено обо всем на свете. Однако самые главные начальники отлично знали, каков рельеф пути — головокружительный, как «американские горы», и все время через Альпы. Но здесь уже затрагивался высший принцип — воля начальствующих лиц, которая священна, и все доводы здравого смысла должны были отступить перед этим неопровержимым доводом: был отдан приказ отправить поезд.
Низенький закопченный человек напрасно размахивал руками, напрасно он кричал, что, уж поверьте, паровоз вместе с вагонами рухнет прямо в пропасть. Начальники, отливающие золотом в свете вокзальных фонарей, заявили, что ехать все-таки придется.
Соскучившиеся уже в вагонах отпускники высовывались из окон и сердито спрашивали: «Почему не едем?»
Разумный страх машиниста был столь велик, что он наотрез отказался вести состав.
Начальствующие лица отдали приказ по форме: ехать. Тогда машинист влез в свою кабинку, поезд дрогнул и медленно отошел от перрона.
Но скоро, в силу естественных законов, его повлекло прямо под уклон. И в самом деле, состав был слишком тяжелый, а паровоз недостаточно мощный, чтобы подчинить его своей воле. И пар и машинист оказались бессильны. Состав неудержимо влекло вперед. Это было как раз при спуске в Арскую долину, там, где железнодорожный путь зигзагами вьется по скалистому обрывистому берегу горного потока.