Тодор придумывал такие комбинации, которые ни тебе, ни мне никогда бы и не приснились. Вот, например, он сказал крестьянам: «Чтобы вас не эксплуатировали беи, крупные землевладельцы и перекупщики, спрячьте большую часть урожая». Крестьяне так и сделали. Благодаря этому они смогли сами купить хлеб по низкой цене, вместо того чтобы отдавать его богатым хапугам, — и хапуги разорились на этом и вынуждены были продать свои земли крестьянам.
Короче говоря, он воспитывал людей. Бывало, прижмет к стене человека и скажет: «Ты ничего не понимаешь, ты просто глуп, и мы сохраним тебе жизнь. А вот тебе, образованному живодеру, обирающему бедняков, плохо придется».
И в конце концов люди стали говорить:
— Выходит, это и есть те самые комитаджи, про которых нам твердили, что они бандиты!
И мы отвечали:
— Ага, это мы самые и есть!
Он был тем, кто утешал несчастных и заставлял трепетать от страха тиранов; он был тем, кто продал все свое имущество, чтобы закупить оружие и лекарства для своих товарищей; он был тем, кто в течение двадцати лет безраздельно посвятил себя революционной борьбе македонцев.
Тодор Паница воплощал в себе независимую Македонию. Это все хорошо знают, но об этом нужно говорить и говорить. Он был богом независимости, и в округе Серее — да и повсюду — он, Тодор Паница, был сама национальная свобода во плоти.
Но всем — да и тебе, к примеру, — известно, что Македонский революционный комитет, возглавляемый Александровым>{34}, Паницей и Протогеровым>{35}, распался на несколько фракций и что автономисты во главе с Протогеровым стали послушным орудием в руках империалистического правительства Болгарии.
Вот по этой-то причине в Милане был убит Чаулов>{36}, а в Праге — Райко Даскалов>{37}; Александрова же убил Протогеров. И среди автономистов пошли разговоры о том, что нужно любой ценой убить Паницу.
Да, сказать это было легко. Но вот как убить его, великий боже, как?
Он совершил немало рискованных операций, — во всяком случае, куда больше, чем мог насчитать волос на собственной голове, да и жизнь его необычна. Как бы то ни было, он знал, что делает, и, живя в Вене, был все время настороже.
Он был готов ко всему, он настолько привык к опасности, настолько был ловок и так умело владел своим телом, что убить его вот так, за здорово живешь, — об этом нечего было и думать. Вы не смогли бы хитрить с ним, как не смогли бы хитрить со львом, который сильнее вас, да еще превосходит вас в хитрости.
В толпе разношерстных агентов, околачивающихся около болгарских министерств и официальных учреждений, шныряла некая девица по имени Менча Карничу, которая пользовалась секретными, предназначенными на определенные цели, фондами. Эта самая Карничу, дочь разорившегося ростовщика, была болезненным созданием, но, пожалуй, скорее уродлива, нежели больна: тощая, с бледным, худым лицом, она походила на «большую белую обезьяну», как метко заметил один из наших товарищей.