Как расцветает ее душа, как быстро зреет ее живой и энергичный разум под влиянием знаний, доступ к которым ей помог получить Мартин! Может быть, она стала на этот путь, чтобы не быть ниже Мартина, которого она навсегда и самоотверженно полюбила, но в конце романа она уже настолько самостоятельна, личность ее настолько развилась, что она чувствует себя сильнее Мартина, говорит с ним, как нежный и заботливый друг. Нельзя не сравнить ее с образами женщин из народа, выведенными в романах Драйзера «Сестра Керри» и «Дженни Герхардт»: в обоих этих романах судьбы женщин ограничены рамками и возможностями буржуазного общества. Лиззи Конолли — предвестница того нового типа американской женщины, который сложился в борьбе американского рабочего класса за свои права, тип сознательной дочери американского пролетариата.
Кризис, губящий молодого, полного сил писателя, тоже заслуживает того, чтобы читатель задумался над его причинами. Конечно, судьба Мартина — прежде всего яркое доказательство того, насколько враждебно подлинному искусству буржуазное общество. Мартину, писателю, вышедшему из рабочего класса, нечем дышать в мире Морзов и Бэтлеров, даже если они вынуждены признать его талант. Они умеют поработить и подчинить своим вкусам талантливого, хотя и чуждого им художника. Буржуазное общество сначала отравило талант Мартина, а затем привело его к смерти. Мысль о страшной судьбе подлинного художника в буржуазном мире настойчиво преследовала Лондона, это была мысль о своей собственной судьбе, пророческая мысль о судьбах многих других талантливых писателей XX века — в том числе и американских. Сколько таких судеб видели мы уже после смерти Лондона!
Но есть и другая причина гибели Мартина. Она кроется в том, что Мартин утратил пути к народу — туда, откуда он вышел и где лежат корни, питающие его талант и характер. Он потерял свою среду[2]. Кроме того, Лондон прямо говорит о необратимом отравляющем воздействии, которое оказали на еще неопытный ум Мартина различные декадентские теории. Особенно сильным и губительным было воздействие ницшеанских идей: они воспитали болезненный индивидуализм Мартина, от которого он уже не в силах освободиться, хотя и чувствует всю порочность и ложность идей Ницше. Эта ситуация лишний раз напоминает об известной автобиографичности романа: комплекс ницшеанских идей остался не преодоленным до конца и для Лондона, хотя Лондон сам писал о том, что «Мартин Идеи» и «Морской волк» — книги, направленные против ницшеанства.
Эстетические идеи писателя Мартина Идена безмерно выше уровня буржуазного искусства. Когда Мартин чувствует, что он должен приноравливаться к этому жалкому уровню, он видит в этом измену своим заветным мечтам, своим представлениям о подлинном искусстве, которое должно служить «Приключению с большой буквы» — прославлению подлинных подвигов. Только о них хотел писать Мартин.