— Так это я — Василий Иванович? А… Конспирация! Я в этом совершенно уверена, а ты не рад?
— Кисик, купай Лялю! — снова донесся женский голос.
— Сейчас-сейчас! Ляль, возьми мочалочку, намыль ее, детка!
— Ну, па-а-а! Са-а-ам на-а-а-мыль!
— Простите, Василий Иванович, мне сейчас не…
Я повесила трубку, постояла в мучительном раздумье и вспомнила о тетрадном клочке, который сунула в задний карман порядком натянувшихся джинсов.
Я развернула его и набрала номер, коряво начертанный Валерием Иннокентьевичем.
Пока шел вызов, мне почему-то представилось, как на том конце телефонного провода снова раздастся из хрипа динамика противный женский голос: «Кисик или там Валесик, это не меня?» Мелкая дрожь скользнула по позвоночнику.
— Алло! — Низкий рокот не оставлял сомнений, трубку поднял Валера. Но я молчала, я боялась даже дышать, чтоб не обнаружить свое присутствие, хотя не мог же телефон зазвонить сам, без чьего-либо участия.
— Ира… Ирочка, не молчите. Я знаю, что это вы… Кроме вас, сюда звонить некому.
И я разревелась. Я старательно закрывала микрофон, но, видимо, всхлипы достигали чуткой мембраны и прорывались в эфир.
— Алло! Ирочка, что с вами?
— Приезжайте, пожалуйста. Мне плохо… Одной…
— Бегу! Вы где?
— Не знаю, — я оглянулась и стала сбивчиво описывать местность.
— Я понял, — тем не менее угадал Валера. — Рядом с жилым корпусом трехэтажка красного цвета?
— Да.
— А справа «Хозтовары» и чуть выше здание интерната?
— Похоже.
— Стойте там.
Мы долго бродили по набережной. Валерий Иннокентьевич рассказывал о своем егерстве в Карпатском охотничьем хозяйстве, о своей жизни, жене, ушедшей после того, как он, попав под нелегкую лапу медведицы, провалялся с год в больничной палате.
— Да я ее не осуждаю. Молодая, здоровая, ей рожать, гулять, смеяться, жизни радоваться. А тут — инвалид.
— ???
— Это я сейчас такой. А видели бы вы меня, Ирочка, пяток годков назад… Оно ведь, знаете, — правильно… Не ушла бы, валялся бы и поныне. А ушла, откуда и сила взялась? Ну уж, думаю, браконьеры резали, зверье грызло, медведь мял: жив! А тут без бабы подохну? Вот и встал. Хромал вначале. Пару шажков на полусогнутых проползу, и пот градом. Сердце бьется, в ушах шум, в глазах салют первомайский. Ах ты, ядрена в корень, злость такая на себя! И вот результат! — Он усмехнулся и шутливо изобразил фигуру атлета. — Ну как?
— Класс!
К двери мы подошли уже заполночь, и, поковыряв ключом в замке, Валерий Иннокентьевич с укоризной взглянул в мою сторону:
— Так и думал, не запрет ведь.
Мне стало стыдно, и я, опустив глаза, смущенно пожала плечами.