Кирилла не было два дня. Я с замиранием сердца прислушивалась к малейшему шороху на лестничной площадке. Подбегала к окну на самый незначительный звук, который мог бы напомнить гул приближающейся машины. Я практически не выходила из дому, и в груди моей больно щемило всякий раз, когда я вспоминала елейное сюсюканье: «Кисик…»
Но на третий день, прямо с утра, когда я еще досматривала последний сон, а Валерий Иннокентьевич едва поднялся и только добрел до ванны, раздался резкий звонок в дверь.
Кирилл стремительно вошел, и глаза его излучали радостное возбуждение:
— Вставай!
— Здравствуй! — Он мог бы и не предлагать этого, я уже вскочила и распахнула руки, чтобы обнять его, прижать к свой растомленной сном груди.
— Быстренько одевайся, и поехали.
— Поехали! — согласилась я и стала натягивать джинсы. — Умоюсь вот только.
— Давай-давай! — подбадривал он меня. — Поторопись, нам некогда.
— Кирочка, я так рада видеть тебя! Я так ждала! Ты где был? Ну где, а? — Я что-то бормотала и, наспех заправив кровать, прошлепала босыми ногами в ванную.
В ванной шумела вода, и я поняла, что Валерий Иннокентьевич принимал душ.
Кирилл ходил за мной по пятам. Он постучал в закрытую дверь и крикнул:
— Ну, ты чего там? Не утоп? Мы торопимся!
— А вещи все собирать? — спросила я, уверенная в том, что Кирилл наконец-то разрешил все свои проблемы, и я уеду к нему. Сейчас. Навсегда! А сюда мы приедем разве что в гости. А как же! Непременно приедем в гости. Он такой лапочка, этот Валера. А жена у него — дрянь! И вообще, все жены — дряни. Как только замуж, так сразу и дряни. А я буду другая. Я буду любить и лелеять. Я не уеду в Данию или Голландию…
— Зачем все? — Кирилл несколько озадаченно хмыкнул.
— А, ну да, ну да! Мы попозже подъедем и заберем. — Я готова была согласиться с любым из вариантов переезда, лишь бы скорей оказаться вместе.
И правда, там, может, нужно прибраться вначале, постирать. Да мало ли чего? А за вещами можно всегда…
— Давай перекусим! У меня салат «оливье»! — Я кинулась на кухню и открыла дверцу холодильника.
— Нет, Ириш. Есть нельзя.
— Почему?
— Нельзя. Не положено.
— Ой, дурачок! Да у меня ника-ко-го токсикоза! Боишься, укачает? Не беспокойся!
— Нет, Ир. При чем здесь токсикоз? После наркоза может быть плохо.
— После… Чего?
— Я, понимаешь, договорился. Ты ничего не почувствуешь. Тебе укольчик…
Ужас переполнил меня. Тело тряхнуло леденящим ознобом.
— Кирочка… Ки-ира! — Я заскулила тонко и, вероятно, так пронзительно, что Валерий Иннокентьевич выскочил из ванны и, мокрый, нечесаный, со щеткой во рту и ошметком белой пены на подбородке, замер в дверном проеме.