— Все, Ирочка.
— Откуда вы знаете мое имя?
— И фамилию: Демина. Правильно?
— Правильно.
— А вон, — она указала на мой рюкзачок, где в кармашке для визиток под прозрачным пластиком торчал мой проездной — не заполненный… не действителен…
— Мне Ларка много о вас рассказывала.
— Не верьте ей, — рыжеволосая улыбнулась. — Она ничего обо мне не знает. Да… Ирочка, тринадцатое число, вопреки всем суевериям, счастливое. Вот сегодня у нас какое?
— Тринадцатое, — вспомнила я.
— Правильно! Тринадцатое, полнолуние, пятница. Вы непременно примете верное решение. И будете счастливы.
Я стояла на улице, за спиной у меня болтался легкий рюкзачок, в кармане шуршали деньги, и впереди была большая-большая, длинная-длинная жизнь.
— Ира, ты что, не слышишь?
— Что? — Я встряхнула головой и вернулась в действительность. — Ну ты и шумишь, Леша.
— Вот-вот! Единственный способ привлечь к себе внимание — поднять шум.
— Прости, я задумалась.
— О чем? — Он заинтересованно взглянул на меня. — Я так много рассказывал о себе, а ты мне не проронила ни слова.
— А что говорить? Я все думаю, думаю. Все ищу кругом виноватых. А виновата во всем сама. Это только ребенок не умеет и не хочет брать на себя ответственность за свои поступки. Вот и я так: начну тебе сейчас рассказывать, и все кругом окажутся такими плохими, одна я — наивная жертва… Леш, а ты суеверный? — спросила я без всякой связи.
— Нет, наверное, а что?
— Мне сегодня ночью, часа в три, одна женщина напомнила, что нынче-то, оказывается, тринадцатое число, к тому же пятница, плюс полнолуние и место у меня тоже тринадцатое. А у тебя на запястье татуировочка, циферка — тринадцать…
— Заметила? Я прятал, все равно заметила. Это я так, баловался по малолетству, — он засмеялся. — Ирка, это рок! Судьба! Я родился тринадцатого февраля и жил тогда в тринадцатой палате. И, представляешь, номер тумбочки у меня был тринадцатый! А вчера во Львов я ехал в «Икарусе» на тринадцатом месте, а в кармане у меня, что бы ты думала?
— Тринадцать… — Я задумалась, что можно было бы связать с этой цифрой и положить к нему в карман.
— А вот и ни за что не угадаешь. Дырка!
И мы снова рассмеялись.
— Эх, — вздохнула я. — Чего смеемся? Как бы плакать не довелось.
— Ну вот, а говорила — оптимистка.
— А я маскируюсь. И самое главное — получаю от этого удовольствие.
Вечер плавно перетекал в ночь. На часах уже высвечивался десятый. А мы говорили и говорили. Поезд замирал на станциях, по проходу сновали люди, под окнами кричали, прощались, встречались. Где-то плакал ребенок, где-то играли на гитаре. Время шло, минута таяла за минутой. И стоило мне подумать об этом, как Леша сказал: