Между тем серьезное понимание индейских обычаев, исключая те, которые известны всем и не скрываются аборигенами – давалось очень трудно: за такое короткое время решительно ничего нельзя было сделать. Узнав, что я друг фра-Антонио, индейцы, питавшие к нему большое расположение, оказали мне ласковый прием и встретили с большим почетом. Однако мне сразу запало подозрение, обратившееся потом в уверенность, что, будучи рекомендован христианским священником, я внушал индейцам сильное недоверие. Они ни за что не хотели посвящать меня в свою личную жизнь. Все, что я начал узнавать тогда и что вполне узнал впоследствии, убедило меня, что эти люди, приняв христианство, не отступились от язычества; обнаруживая известное суеверное почтение к христианским обрядам и церемониям, они искренно почитали только своих языческих богов. Я не сразу пришел к этому неприятному открытию, но оно доказало мне только всю трудность принятой на себя задачи – проникнуть в тайны жизни индейцев.
Если бы не счастливая случайность, я вернулся бы в Морелию ни с чем; однако сама судьба благоприятствовала мне и первый шаг к удаче повлек за собой необычайно важные последствия. Это случилось накануне моего отъезда из деревни Санта-Мария. Во-первых, мне как-то посчастливилось уйти в горы одному. Моя прогулка имела определенную цель, потому что всякий раз, когда я хотел туда направиться, один из деревенских жителей непременно нагонял меня и с вежливыми извинениями предлагал проводить другим путем, говоря, что здесь ходить опасно. Каким образом удалось мне скрыться от такого множества бдительных глаз, решительно не понимаю; но судьба была за меня и я ушел, никем не замеченный. Крутой горный склон, дикий и неровный, был усыпан большими обломками скал, упавших с вершины; пролежав здесь целые столетия под деревьями, они обросли мохом и были на половину скрыты сухими листьями. В этом лесу стоял полумрак, лучи солнца скупо проникали между густых ветвей; я пробирался вперед, рискуя сломать не только ноги, но и шею, поскользнувшись на мшистом обрыве, под которым был новый уступ, усыпанный камнями. Я уже начал думать, что индейцы были правы, предостерегая меня от ходьбы по этим трущобам, и собирался вернуться засветло домой, но только что во мие созрело это благоразумное решение, как я в самом деле поскользнулся и полетел вниз.
К счастью, мне пришлось упасть с высоты не более двенадцати футов и притом на почву, обросшую мхом и усыпанную листьями. Вскочив на ноги, я увидел, что стою в узком овраге между скал, где, к моему немалому удивлению, оказалась протоптанная дорожка. Всякая мысль об опасности тотчас вылетела у меня из головы, едва я сделал это открытие. В радостном волнении и в надежде найти что-нибудь такое, что индейцы тщательно скрывали от посторонних глаз, я быстро подвигался вперед по тому же направлению, по которому мне было так трудно идти на скалистом склоне. Узкий ход, как я заметил, был частично образован самой природой, частично проложен человеческим руками; он пролегал или по оврагам, как тот, куда я упал, или извивался между громадных каменных глыб, весом в несколько тонн, которые были нагромождены одна на другую, оставляя тесное пространство у своего подножия. Все это, очевидно, было устроено в давно прошедшие времена, потому что скалы густо обросли мхом; а в одном месте, где дорожку пересекал ручей, камни до такой степени были источены водой, что на это понадобилось непременно несколько столетий. Дорога была так искусно скрыта и до того узка и неправильна, что целая армия могла пройти по склону горы, не заметив ее совсем, разве только с кем-нибудь случилось бы то же самое, что и со мной.