Тут францисканец заговорил, и с его уст полилась полная вдохновения проповедь. В немногих словах, но с удивительным красноречием, вероятно, внушенным свыше, фра-Антонио стал толковать язычникам о неизмеримой любви Творца к своим детям, о недостижимом величии Его закона, о Его неистощимом милосердии. Пламенные слова проповедника, казалось, проникали в самую глубину сердец, запечатлеваясь в них неизгладимыми огненными письменами. Мое собственное сердце зажглось религиозным энтузиазмом, какого я никогда не испытывал до сих пор, а Пабло, стоявший возле меня, плакал навзрыд, даже Янг, не понимавший слов монаха, сделался бледен и на его лбу выступили капли пота: до того он был взволнован нежными модуляциями музыкального голоса фра-Антонио. Этот голос, то понижаясь, то повышаясь, как-то удивительно вибрировал и в нем было столько кротости и мольбы, что многотысячная толпа, очевидно, упивалась им, точно очарованная и обвороженная. Зрители затаили дыхание, но толпа вдруг заколыхалась и крики громкого одобрения потрясли амфитеатр; это была могучая волна, прорвавшая плотину, и я внутренне почувствовал, что фра-Антонио недаром поставил на карту свою жизнь, что его святая цель достигнута. Не смея дышать, я ждал, что язычники единогласно признают истинного Бога.
Но и от верховного жреца не ускользнуло могущественное действие проповеди миссионера. Он понял, какая опасность грозит языческой вере, и схватился за единственное средство прервать речь монаха. Приподнявшись на своем троне, он отдал приказ приступить к поединку. Глухой ропот неудовольствия встретил это распоряжение, и ему опять стали вторить раскаты надвигавшейся грозы. На небе и на земле одновременно собиралась грозная буря. Удушливый воздух был неподвижен и громадная туча нависла черным балдахином над целым городом. В этой темной массе, окутывавшей все окружающее мрачными тенями, то и дело мелькали кровавые зигзаги молнии; раскаты грома становились с каждой минутой оглушительнее. При словах верховного жреца почерневшее небо вспыхнуло заревом и грянул страшный громовой удар.
Не смея ослушаться, индейский гладиатор стал лицом к лицу с фра-Антонио и замахнулся на него мечем; монах, не отступая ни на шаг, обратил на него глаза, горевшие так ярко, как будто в них отражался праведный гнев оскорбленных небес; он противопоставил смертоносному земному оружию только протянутое распятие. Это непоколебимое мужество перед лицом смерти смутило даже силача-противника, который невольно остановился в немом восторге и благоговении. И среди ненарушимой тишины этой великой минуты фра-Антонио воскликнул до того внятно, что его голос был услышан всей многотысячной толпой азтланеков: