– Я знаю многие его стихи. Он жил как сумасшедший, но рассуждал как мудрец.
– С тех пор как он совершил мудрый поступок, согласившись поселиться в моем дворце, он перестал рассуждать вообще, – криво усмехнувшись, сказал Тимур.
– Он больше не пишет стихов и почти не разговаривает, – добавил сеид Береке.
Мухамед-касым промолчал, понимая, что коснулся темы, неприятной для хозяев. Воистину, иногда безопаснее говорить о войне, чем о поэзии.
Тимур допил вино, перевернул свою чашу вместилищем вниз и сказал:
– Мы выступаем.
– Когда? – Это спросил Курбан Дарваза, появившийся в дверях пиршественной залы.
– Сейчас.
– Сейчас? – переспросили многие.
– Неужели у нас что-то не готово? А если так, что нас должно задерживать? С рассветом войско должно быть за пределами города.
С возражениями выступил только Байсункар. Он сказал, что двор – то есть повара, жены и музыканты – в несколько меньшей степени готовы к немедленному выступлению, чем пехота и конница, поэтому он просит один день на сборы, дабы тяжкое путешествие не кончилось гибелью для тонких растений, которыми украшено существование самаркандского правителя.
Ответ Тимура на это, в общем-то, разумное предложение был в высшей степени неожиданным:
– А ты, Байсункар, вообще не тронешься с места.
– Почему, хазрет?
– Потому что не тронется с места Кабул-Шах Аглан. Кто-то должен остаться при нем.
Визирь покорно, хотя и недовольно, склонил голову.
На этом время разговоров закончилось, вскипела стихия воинских сборов.
Приказание Тимура было выполнено. Солнце только начинало всходить, а из южных ворот Самарканда выползала последняя колонна пехоты, заметая свой след пыльным хвостом.
Тут же на выезде из города кибитку с золоченым верхом, в которой начал поход эмир, догнал всадник, несколько неуверенно держащийся в седле. Это был визирь Байсункар, он крикнул, что у него есть два важных слова к хазрету.
Из-за занавесей появилось недовольное лицо Тимура. Он очень не любил, когда с ним спорят, а сейчас был уверен, что старый товарищ прискакал, чтобы поспорить относительно того, стоит ли ему оставаться во дворце, когда все остальные отправились в поход.
– Что тебе?
– Кабул-Шах умер.
– Как умер?
– Сидит под чинарою и не дышит. Он уже холодный. Почти как живой, но совсем холодный.
– Он же еще молодой, он ничем не болел, – попытался спорить с очевидностью Тимур, но скоро оставил это занятие, более достойное женщин и философов.
– Это дурной знак, – осторожно сказал с неопределенной интонацией визирь.
Тимур усмехнулся, покосившись на него:
– Только не для тебя. Я жду тебя в лагере под Балхом.