Так прошло три дня. 19, 20, 21 сентября. Ощущение некоего непорядка в доме все более усугублялось. Я завтракал, пил чай, обедал. Вечерами просиживал в библиотеке. Много гулял по парку, по дому, пытаясь проникнуть в секрет его атмосферы и приглядываясь ко всякому, даже самому ничтожному происшествию. Три дня обстановка была хоть и неприятной, но стабильной.
Какие-то события начали происходить 22-го.
Во время очередной прогулки по здешнему чрезмерно тенистому парку я старался держать в поле зрения сторожку Якова (как мне было рекомендовано). Неожиданно я увидел сэра Эндрю. При первом же взгляде на него стало ясно, что он не гуляет, а крадется. Начинало темнеть, и это сэра Эндрю, судя по всему, устраивало. Перебегая от одной древесной тени к другой, он удался все дальше от дома.
Надо ли говорить, что я насторожился.
Соблюдая все меры предосторожности, я последовал за ним. Сэр Эндрю все время оглядывался и прислушивался. Странность заключалась в том, что не далее часа назад, за обедом он с самым серьезным видом сообщил мне, что остерегается выходить из дому, после того как начинает темнеть. “Но, может статься, опасность подстерегает вас внутри дома”, – заметил я. Сэр Эндрю автоматически покрутил в руках опорожненную бутылку виски и так же автоматически ответил: “Может статься”». В его тоне чувствовалась обреченность.
И вот он один почти ночью бродит по парку.
Каково же было мое изумление, когда я понял, что является целью его путешествия.
Сторожка Якова!
Холмс прямо меня предупреждал, что этот привратник фигура очень важная в данном деле.
Сэр Эндрю, предварительно оглянувшись, постучал в деревянную дверь. Ответа не последовало. Он постучал вновь. Стук, насколько я могу судить, был условным, но не возымел действия. Тогда сэр Эндрю встал на колени и что-то быстро забормотал в замочную скважину. Слов его было не разобрать, хотя я находился на расстоянии не более сорока футов.
Шепот оказался убедительнее стука. Дверь отворилась. Сэра Эндрю впустили. Тогда я на цыпочках подкрался к окошку и осторожно заглянул. Да проститься мне моя нескромность. Впрочем, она сродни нескромности скальпеля вскрывающего абсцесс.
Картина моим глазам предстала удивительная. Сэр Эндрю стоял на коленях перед своим привратником, воздевал руки, потом бил этими руками себя в грудь, словом, обращался к Якову с настоятельной просьбой. Понять о чем именно идет речь, было нельзя. Ясно только было, что о чем-то очень важном для сэра Эндрю. Ясно также было и то, что Яков не склонен идти ему навстречу. Он достал что-то из кармана, повертел перед носом хозяина, неприятно усмехнулся и издевательски покачал головой. Мол, ни за что не получишь.