На палубе в разных углах шли тихие предсонные беседы. В одной группе белобрысый матросик Федька Рыбаков рассказывал тихим тенором нараспев давно всем известную сказку об Иване-царевиче, сером волке и Царь-девице. И бородатые матросы слушали, не спуская глаз с рассказчика, и жадно ловили каждое слово. В другой группе делились воспоминаниями о деревне, об оставленных женах и детях. Старший боцман в назидание молодежи рассказывал, как прежде драли во флоте.
— Куда теперь! Теперь, братцы мои, не порка, а банька! — говорил он.
В другой группе шли разговоры о разных чудесных случаях — о встречах с лешим, домовым… рассказчики божились, что не врут, — либо от родной бабки слышали, либо от тетки.
Господа офицеры лениво болтали на шканцах, попыхивая папиросами. И беседа их не была так разнообразна и колоритна, как беседа матросов. Оживленно говорил только князь Чибисов, выпущенный наконец из-под ареста. Он сидел в кругу своих друзей и вслух мечтал о том, как организовать с ними охоту на жирафов во время остановки у мыса Доброй Надежды. Илья говорил с Ишумовым о морозах и льдах Камчатки, и для всех, изнемогавших от жары, этот разговор был приятен, как порция хорошего мороженого.
Спиридоний шмыгал от группы к группе. Здесь постоит, послушает, там постоит, — всем интересуется. Иногда слово, другое для поощрения сам вставит… Иногда по пути остановится — созерцанию предается, Ломоносова вспомнит, продекламирует с чувством:
Открылась бездна звезд полна,
Звездам числа нет, бездне — дна!
Вздохнет из недр умиленной души и потом сейчас ж предастся своему суетному любопытству — слушать других побежит… Наткнулся в потемках на Дуньку-обезьянку, на хвост ей наступил… Завизжала, уцепилась за подрясник, здорово самого Спиридония перепугала, — за черта ее принял! Он только что звезды считал, о божием величии размышлял — и вдруг эта чертова образина — под ноги! Обозлился монах да каблуком ее в бок! Избалованная обезьяна совсем на это разобиделась и стала рвать ему подрясник, да и сорвала сзади полподрясника. Хорошо еще, что темно было. Обеими руками прикрыл Спиридоний наготу свою и торопливо шмыгнул в каюту.
А жара не унималась. Мало того — стал стихать ветер. Наступил штиль — катастрофа для парусного судна. Шли по узлу, по полтора, иногда и вовсе останавливались. И тогда паруса беспомощно обвисали на реях.
Проходил день, другой… прошла неделя — фрегат лениво покачивался на месте. Около трех недель проболтались таким образом. А солнце пекло все так же неумолимо, и море сверкало все так же нестерпимо для глаз. Питьевая вода испортилась. От жары стали дохнуть куры, утки… Отправился на тот свет боровок Кузька, несмотря на все старания доктора и фельдшера спасти общего любимца. В бочках стала загнивать и без того неважная солонина. Все изнывали от жары.