— А стихи с вами, Фофанов?
— Со мною. Они у меня все в голове, я наизусть знаю каждое свое стихотворение.
Я ему дал адрес Виницкой, а мне нужно было заехать в магазин, тогда на Невском торговля производилась до очень позднего часа.
Поднимаюсь по лестнице к квартире, где жила Виницкая, смотрю — и Фофанов тоже поднимается, но уже страшно шатаясь.
— Вы куда-нибудь заходили? — спрашиваю, так как меня осенила мысль, что он успел побывать в каком-нибудь кабаке, чтобы быть бодрее и развязнее.
Он посмотрел на меня воспаленными глазами, и мне показалось, что он не узнает меня.
Сама Виницкая открыла нам двери, и Фофанов раскланялся перед нею, когда я сказал ему, что это хозяйка дома, но раскланялся с каким-то странным вывертом локтей. Тем не менее, она приветливо приняла его и ввела в гостиную, где собрался уже весь цвет ее гостей и литературных друзей.
— Рекомендую, Фофанов! — сказала она.
Была она девушка уже пожилая; может-быть, уже лет за сорок, и ради торжественного, вечера оделась в белое кисейное платье с очень большим декольте и с оголенными руками. Нельзя сказать, чтобы она была хороша собой, не всем же писательницам быть красавицами; она была даже более чем некрасива.
Фофанов, при свете, вдруг воззрился на нее пристально и с ужасом пьяницы увидал что-то страшное и неистово закричал, тыча в нее пальцем.
— Видал обезьян, но таких еще не видывал!
Виницкая вскипела, с нею чуть не сделался обморок, и стала кричать:
— Кто его ввел ко мне, кто его ввел, гоните его вон!
А Фофанова уже разобрало окончательно. Он зашатался, хотел схватиться за стул, чтобы удержаться, но протянул руку к столу, на котором, как полагается на раутах, стояло в графинах вино, на тарелочках были положены бутерброды, и потянул за собою закуски и вина. Я взял его под руку и вывел.
Между тем он окончательно потерял сознание, голова его шаталась, и я боялся за последствия его болезненного состояния. С трудом я довел его до улицы, подозвал извозчика, и мы поехали.
— Где вы живете?
— Там, — отвечал он.
— Надо же вас куда-нибудь везти, да говорите же где! — тормошил я его.
Наконец, он пробурчал: «В Белграде».
Я подумал, что он бредит, но извозчик вскричал:
— А, против Юсупова сада, знаю! Такая гостиница есть — «Белград»[290].
Мы очутились на Невском. Скрипел снег под полозьями, ярко светила луна. Было удивительно тихо.
Когда мы ехали мимо Аничкова дворца, Фофанов стал произносить неудобные слова. Я сказал ему: «Смотрите, вас арестуют, не шумите. Вон огонек у царицы светится».
— Царица-моль! — вскричал он; — я ее разотру! Царица-моль!