Егору – как он воду на старой кобыле везет. Жара страшенная, хочется есть, а до поля еще ой как далеко. Вся деревня на сенокосе, пацану нужно торопиться, а так бы рухнул в свежий стог спать, но нельзя. И когда он привозит полную бочку, со всего поля устланного скошенной травою, тянутся обессиленные работники – бабы, в основном, подростки. И кто-то сует ему плошку с медом и соленый огурец. И какое же счастье для голодного парнишки, сладко-соленое…
А Граня видела кувалду и шпалы, мучительные взмахи той кувалды, вырывающей руки. Она бы лучше уж в саду работала. Но горше нету такой работы неблагодарной. Ну и не надо. Отдать жизнь? Ну что ж. Хоть жизнь отдашь не напрасно.
Иван Мичурин, узколицый человек, одержимый идеей новых сортов, конечно, много работал. В финальных кадрах он стоит, весь в солнечном свете, весь в окружении восторженных и понимающих последователей! А Машу-то не вернешь. О ней вообще все забыли.
– Ну, чего? – обронил Егор. – Убедилась?
– В чем убедилась? – отрешенно переспросила Граня.
– Что дело жизни хорошее выбрала.
– Везде ж труд нужен, Егор. Адский труд.
– Да что, все самолеты глаза-то застят? Сколь работы на земле, не перепашешь.
– Работы много. Но как же? Менделистов-Морганистов запретили, а идеи то с Мичуриным сходны. Не знаю. Мне это дорого. Да, мне дорога его одержимость, я сама такая, но одержимость одного человека всегда ранит кого-то другого…
– Да ты все умничаешь. Все же просто. Лично я верю, что мои трактора нашей земле помогут. А ты будешь за полями смотреть. Представь, у тебя будут гектары таких полей, как вот сейчас показали. И ты по ним будешь ходить как царица.
Они шли после старого кинозала огорошенные, боясь посмотреть друг на друга. Кажется, за это время успели подглядеть друг в друге что-то тайное, острое, что нужно было скрывать. А нет, раскрылись, и пути назад не было.
Егор был мрачный, временами даже жалел, что связался с «фифой», она такая непонятная. Но ему льстила ее неожиданная, восточная красота, он гордо выпячивал грудь, если знакомые студенты видели их рядом. Только досадно было, что все никак не сойдутся взглядами, любят все разное. На такую певицу морщилась! Нету в ней дыхания, народного духа не чувствует. Э, да какая к черту разница, что она любит? Лишь бы его полюбила…
Граня пропасть между ними чуяла глубже. Ей было не страшно с ним, но все эти тупые частушки, «матани», семечки в карманах, он и на великом Мичурине семечки щелкал. А гектары полей… это тоже надо. Она вспомнила родительские огороды и вздохнула. Просто знать, что ты остаешься без мечты – это сиротство.