Письмо от матери пришло уже зимою, на последнем курсе. Оно было короткое, написано корявыми буквами и очень грустное. К тетрадному листку нитками был пришит другой листок, где дописано – «Дай телеграмму по приезде».
«Драстуй, мий зайчик. Як ты уихала, живэм ничого. Тоскую без тэбэ. За роботу всэ дають талоны. Выросла рясна фасоля, так я продала хорошо, взяла сала на базари. Кукуруза, подсолнух, лук, все хорошее. Лук заплела в косах, повисыла в летнюю кухню, сестры приходять мало, бабушка-петушок ще жива. Батько Богдан не схотив бачить мою родню. Батько привэз мед. Вин работае, но дуже пье. Хай уже идэ до своеи второй. Дывыться не можу. Так пье. Ще хуже, чем сын у Гуты. Но вчора забралы батьку на машини. Ходила в милицию, но Богдана немаэ. Кажуть, донос. Кажуть, у тюрьми на Ясиноватой. Тэпэр пусто на двори. Здорова, но як жить, не знаю. Хочу тэбэ обнять, да не можно ихать, як така история. Повынна я, шо не побачила твого хлопчика. Жду вас до сэбэ. Приголубыть вас обоих».
Грозный Богдан в тюрьме! Этого представить нельзя. Он же такой честный, такой ярый коммунист. Ну, что можно было наклепать в доносе? Грузы левые возил на паровозе? Хотя написать можно всё… Вот как сильно сжало сердце, просто всё онемело. Наконец Граня собралась ехать, хоть и далеко не сразу. А страшно! Дочке еще не было года. Егор учился в аспирантуре, писал диссертацию и вел занятия в институте. Ладно, взять можно только одежду и дочку на руки. Но как пересадка на Касторной? Как там пешком через бурьян идти? А как там мать одна? А кто же поддержит, да тоску ее убавит?
Егор на все эти вопросы только головой качал. Он даже отпускать жену никуда не хотел, уверенный, что это опасно для обоих. Заболеют еще. Старый чемодан забраковал сразу, нашел у кого-то вещмешок, если его набить посильнее, много войдет, да еще и привалиться к нему можно, поспать.
Поехала в мае, не учтя, что на Украйне в то время уже и жарит. Мало того, что сама в пальто, так и на дочку трое штанов накрутила, шарфы, шапочку, сверху клетчатый платок. И когда этакая гора замаячила от ворот Машталаповых, выскочила мать и руками всплеснула. Она была не любительница голосить, как голосят все хохлушки по делу и не по делу, но тут подняла крик. Ее дите было в расстегнутом пальто, лицо в поту, на руках сидело кучей дите в шарфе, тоже всё в поту, а на спине висел еще мешок пудовый. Обнимались недолго. Смахнув торопливые слезы, засуетились в хате и во дворе. Началось поение чаем с чабрецом и купание. Натаскали живо воды, нагрели на плите, одежу всю прокалили на всякий случай… А что ж малышня? Малышня по имени Саша, некапризная в еде, уже поела пшенной каши с тыквою и тихо спала на улице в большом корыте, устеленном одеялами.