И все так замолчали, на всех нахлынуло.
– Теть Вер, а почему вы так рассказываете, вроде сами там были?
– Да сроднилась я с ними, девочки. Я ж не по разу от каждого выслушала про их бегство. Их бабушка тут у нас и отошла, от сердца.
Граня взглянула на Егора, лицо у него было красное. И зашептала:
– Мы ведь тоже с тобой ходили на набережную, где Чернавский мост? Да, Егор? Наверно, не случайно.
– Там меня чуть не убили.
– Как значит – чуть не убили? Когда?
– Однажды председатель колхоза собрал всех наших. Я тогда был вместо бригадира, малой совсем. Мать на ферме, отца нету. Надо было помочь военным – это было в начале войны – перевезти на подводах секретный груз. Ящики замаскировали сеном, запрягли всех колхозных лошадей, и я поехал тоже, ведь присматривал за конским колхозным табуном. Обозом из двенадцати груженых подвод шли всю ночь до Воронежа, на подходе к городу на рассвете началась бомбежка. Что делать? Взрослых не было с нами, все пацанва. Мост горел, переправа горела. Куда деваться с подводами? От страха совсем голову потерял. Отрубил чем-то сбрую коня, на котором ехал, успел потянуть за руку дружка, и поскакали мы. Слезы прям катились, честно, жалко было всех, особо лошадей. Они так ржали, головы вскидывали, становились на дыбы. Порубал сбрую второпях, кому смог, они, может, чудом и ускакали от бомб. Только двое спаслись – я и дружок мой, Вася Гудков. Нас уже не ждали, когда самостоятельно добрались до дома, усталые, грязные. Так я спас две жизни благодаря реакции. Так я не спас остальных, никто же не вернулся. Бежали женщины к нашей избе: говори, где остальные? Почему других не привел? А я и сам не знал. И всегда думаю, мучаюсь – остались они живы или нет? Приду на этот мост и воровато смотрю – нет ли следов? Так что неизвестно, геройство это или преступление…
После этого рассказа Егора все долго молчали. Егор смотрел в стол, не подняв головы. Тогда Граня, желая как-то отвести от него внимание, положила руку ему на плечо, подбадривая, утешая.
– А я только одного немца в оккупации видела, – тихо сказала она, – и то итальянца. Он, думал мой батько, – беглый солдат, як що лысый. А я стала кричать, что он не солдат, а рабочий. «Арбайт» по-немецки… Его отпустили, не расстреляли.
И ее тоже гладили по плечу. А Егор тыльной стороной руки осторожно вытер с ее щеки приставшую картошку. И другие тоже вспоминали, у кого что было.
А потом Егор накинул свою плащ-палатку и сказал, что ему пора, завтра на работу, а до утра еще в Репьевку попадать надо. Где подвезут, где пешком.