Легкокрылов выпил, закусил и уставился на хозяина.
— Да откуда тебе такая уйма денег свалилась, наследство, что ли, получил? — задал он вопрос после некоторого молчания.
— А помнишь, Кречинский сказал, что во всяком доме есть деньги, надо уметь только их найти.
— Так что же?
— Ну, я и нашел…
— Где же и как ты нашел?
— Как! Ум, брат, всему делу начало, ум, но работает он подлец, только в крайности, потому и полагаю я, что все великие открытия сделаны нищими.
— Да ты не философствуй, а расскажи толком, — приставал гость.
— Нет, ты погоди, — продолжал Федор Николаевич, — остался я к первому дню праздника в этой только паре, даже фрачную на страстной заложил, а без нее, ты знаешь, каждый из нас, как солдат без ружья, за квартиру три месяца не плачено, хозяйка изгнанием грозит и только ради великого праздника милость оказала; — за душой ни полтины и вдруг одна гениальная мысль и в кармане три радужных.
— Три, — подавился даже куском ветчины пораженный такой суммой гость.
— Да, три.
— Но откуда же, не томи, голубчик!
— Изволь, для приятеля расскажу, — заметил Федор Николаевич. Затем, выпив рюмку водки и наполнив ее для Легкокрылого, он встал, подошел к комоду, взял цилиндр и подал его ему.
— Видишь!
— Вижу, шляпа, — недоумевал тот.
— Шляпа, — передразнил его Федор Николаевич, — а что на дне тульи написано?
— Ф. Н. Дождев-Ласточкин, — прочел Антон Антонович вытесненную золотом надпись и удивленно поднял глаза на хозяина. — Но в чем же дело? Не понимаю!
— Вот эта-то шляпа и принесла мне сегодня доходу триста рублей словом, благоговей — это дорогая шляпа, — взял ее из рук Легкокрылого Федор Николаевич и бережно поставил на комод.
— Да не разводи бобы-то, расскажи! — не унимался Антон Антонович.
— Ты знаешь, что я с нашей шансонеткой Зюзиной разошелся, порвал все, она меня променяла на того восточного человека, который обыкновенно сидит у нас в первом ряду, то есть не на человека, а на ходячий набитый карман. Я ее не упрекаю, она сделала, подобно Периколле:
До гроба твоя Периколла.
Но больше страдать не могу…
Пропел Федор Николаевич и задумался.
Антон Антонович застыл в ожидании продолжения.
— Теперь ее удел — роскошь и блеск, а мой — нищета и страданье! меланхолически начал Федор Николаевич. — Одно, с ее стороны, подло: она, по настоянию своего восточного человека, который ревнив, как Отелло, порвала со мной всякое знакомство и я не могу даже прибегать к помощи моей бывшей подруги жизни. Наконец, как я тебе говорил уже, я дошел до крайности… Фрачная пара, понимаешь ли ты, фрачная пара и та заложена… Сегодня утром я решился идти к ней с визитом и — пошел!..