– Прощайте и простите, фон Хефтен, – попытался сжать его руку своими тремя уцелевшими пальцами полковник, едва нащупав ее.
– Прощайте, господин полковник. Мы умираем, как подобает солдатам Германии, ведь правда?
В вопросе обер-лейтенанта прозвучало что-то по-мальчишески романтическое.
– Как подобает солдатам, обер-лейтенант. В этом нет никакого сомнения.
Ему еще хотелось добавить: «И пусть никто не смеет называть нас предателями», но в последнюю минуту передумал. Стоит ли упоминать здесь о предательстве? Уместно ли в такой ситуации?
Внезапно ударивший в глаза сноп света, излучаемый фарами грузовика, заставил полковника умолкнуть и содрогнуться.
Штауффенберг прикрыл тыльной стороной ладони глаза и, отклонившись за голову адъютанта, попытался окинуть взглядом стоявших справа от него генерала Ольбрихта и полковника Мерца фон Квиринхейма. Однако они не заметили его. Да и вряд ли замечали кого-либо в эти мгновения. Сам Штауффенберг интуитивно ожидал, что прежде чем отдать приказ солдатам, лейтенант Вольбах скажет хоть какие-то слова. Или же подождет, пока сюда спустится генерал Фромм.
Но лейтенант, которому, очевидно, впервые в жизни приходилось расстреливать кого-либо и который понятия не имел, как следует обставлять этот скорбный воинский ритуал, даже не удосужился скомандовать солдатам, чтобы они приготовились и прицелились, а фальцетно взвизгнул:
– По осужденным – огонь!
– Что?! – лишь сейчас испуганно встрепенулся обер-лейтенант фон Хефтен, словно только теперь понял, что все, что здесь происходит, не ритуал, а страшная оргия смерти.
– Да здравствует!.. Да здравствует вечная!.. Последнее, что запомнил Штауффенберг, отходя в иной мир, это то, что он пытался крикнуть «Да здравствует вечная Германия!», но прозвучал ли этот возглас на самом деле или так и остался в сознании – этого понять ему уже было не дано. Слова и мысли его слились с сатанинским многоточием автоматной очереди.
Генерал Фромм не спешил спускаться вниз. Прошло несколько минут после того, как затихли автоматные очереди, прежде чем он вышел во двор и, выслушав доклад лейтенанта Вольбаха о том, что задание выполнено, при свете еще не погасших фар осмотрел убитых. Словно хотел лично удостовериться, что они действительно мертвы.
«Все свои тайны мертвые уносят в могилу, – цинично ухмыльнулся он, видя скрюченные, застывшие в агонизирующих позах тела своих сослуживцев. – Во время допросов на страшном суде постарайтесь быть не менее правдивыми, чем если бы вас допрашивали в гестапо – да, нет? И не забудьте поблагодарить на том свете за услугу. Уходящий быстро – уходит легко. У этих шкуродеров-гестаповцев выпросить пулю так же трудно, как у господа Бога – благодати».