Скорцени схватил Штауффенберга за плечо, резко повернул к себе и, смерив презрительным взглядом, процедил:
– Если уж после всего, что произошло, вы не удосужились пустить себе пулю в лоб, – что весьма неосмотрительно с вашей стороны, – то по крайней мере нужно было снять с себя погоны, знаки различия, награды фюрера…
– Это знаки различия и награды Германии, – с вызовом ответил брат «убийцы фюрера», неприятно удивив остальных своей запоздалой храбростью. Никому не хотелось злить эсэсовского Квазимодо.
Но Скорцени уже не слушал его. Сорвал погон, рванул ордена и, презрительно сморщившись, швырнул все это в подставленную кем-то из эсэсовцев каску.
– Унтерштурмфюрер, лично проследить, чтобы ни один арестованный не попал в камеру гестапо с наградами и погонами. Лично!
– Так точно! – щелкнул каблуками унтерштурмфюрер. – Они недостойны их.
Группы шли и шли. «Этими бездельниками спокойно можно было бы укомплектовать офицерский корпус целой дивизии», – поражался Скорцени. Он даже не догадывался, что такая масса их скрывается в этом «тыловом бункере».
Последним уводили генерала Фромма. Проходя мимо Кальтенбруннера и Скорцени, генерал потянулся к ним, хотел пробиться через частокол эсэсовских пилоток и касок или хотя бы что-то сказать, обратить на себя внимание, однако ни тот, ни другой даже не взглянули в его сторону. А ствол автомата в подреберье дал ответы на все вопросы, которые продолжали мучить генерала, и убил все надежды, которые, по иронии судьбы, до сих пор не оставили его.
Он, этот властный, грубый человек, эта громадина с обессиленно обвисшими плечами, этот талантливый полководец, способный показать себя на любом из фронтов, но не по своей воле втянутый в погибельный водоворот путча – покидал здание Верховного главнокомандования, как капитан захваченного пиратами судна.
Его уж подводили к сбегающей в вестибюль лестнице, этому трапу в бесславие, когда неожиданно вновь ожили громкоговорители.
– Немецкие соотечественники и соотечественницы[28], – послышался усиленный радиопередатчиком, но тем не менее приглушенный, старчески подрагивающий голос фюрера. И процессия как-то сама собой, без команды, остановилась. – Я не знаю, в какой уже раз было организовано и осуществлено покушение на меня. И если я выступаю сегодня перед вами, то это происходит по двум причинам: во-первых, чтобы вы слышали мой голос и знали, что я жив и здоров. И, во-вторых, чтобы вы поподробнее узнали о преступлении, подобного которому не было в истории Германии.
– Это приговор тебе, генерал, – процедил унтерштурмфюрер, улыбаясь прямо в лицо Фромму своей горильей улыбкой. Фромму хотелось в том же тоне процедить: «Извольте обращаться на вы!», но пауза, которой фюрер одарил свой народ, закончилась, и чтение «приговора» продолжилось.