– В Берлин поедешь. Сдавать нашего генерала.
– Как «сдавать»? – не понял он.
– А так, прямо в руки гестапо. Или СД. Это уж они там сами разберутся. Но только опасаюсь, что и нам после него не поздоровится. Загремим на фронт, и дай бог, чтобы не на Восточный.
Он знал о неудачах генерала, знал, что свое первое и последнее сражение с гестапо тот проиграл начисто, и, как бывалый солдат, понимал: в такие минуты человека в одиночестве лучше не оставлять. Вызываясь подождать командующего прямо здесь, он по-человечески жалел его, хотя особых причин быть привязанным к нему у унтер-офицера не просматривалось. Штюльпнагель всегда являлся ему строгим, до предела педантичным и суровым. Таким он остался и до последних минут своей жизни.
– Выполняйте приказ, унтер-офицер, – строго напомнил Штюльпнагель и, уже ничуть не сомневаясь, что водитель подчинится, решительно шагнул по склону вниз, к едва заметному речному прибою.
«Решительным нужно быть только тогда, когда ты способен оставаться решительным до конца… – опять вспомнилась ему собственная мысль. И она была последней, посетившей его в тот нежаркий полдень на берегу Мааса. – Ты должен был погибнуть еще тогда, в первую мировую, но Господь спас тебя. И ты достаточно пожил. Уж тебе-то, генерал Штюльпнагель, сожалеть не о чем».
Выхватив пистолет, генерал спокойно, деловито проверил его, приготовил и, не затягивая прощания, ни секунды не колеблясь, выстрелил себе в висок. Из этого мира он уходил с тем же высокомерным хладнокровием, с каким прошел по нему.
Водитель уже тронул машину, но, услышав выстрел, затормозил, выскочил из кабины и бросился к возвышенности.
Генерал лежал, окунувшись лицом в реку, словно прилег напиться. Вся голова его была окровавлена, а вокруг нее медленно расплывался по стальной серости плеса небрежно очерченный огненный нимб.
– Ну зачем же здесь, господи?! – до ужаса потрясенный упрекнул его водитель. – Зачем?!
Он не выяснял жив ли генерал, мертв ли. Подхватил, затащил в машину и, развернувшись, погнал в сторону Вердена. Знал бы он, как потом спасенный, но изувеченный генерал будет проклинать его за это христианское милосердие.
Врачи верденского военного госпиталя колдовали над самоубийцей так, как не колдовал еще никто и ни над кем со времени сотворения Адама. Они спасали жизнь генералу Штюльпнагелю, как величайшую драгоценность человеческой цивилизации. Даже не догадываясь, что еще не до конца оправившегося пациента гестаповцы вырвут из больничных бинтов и заботливых рук медсестер, чтобы швырнуть в руки председателя Народного суда Роланда Фрайслера, который с величайшим удовольствием отправит Штюльпнагеля, совершенно ослепшего и беспомощного, на виселицу.