— Нынче решать будут об скоте.
— А что об им решать? Голодует сердечный. Разве кормов собраньями добудешь?
— В правлении разговор был, чтоб часть скота кооперации сдать...
— На убой? На мясо? — охнула Марья. — Да они, черти, мужики, чем, каким местом думают?
И, загоревшись, Марья забыла про хозяйственные домашние мелочи и потянулась вслед за дочерью на собрание.
В никаноровском доме, в устиньиных горницах, женщин набралось уже много, когда Марья протискалась туда, слегка смущаясь и робея. Женщины шумели, перекликались, посмеивались. Женщины на досуге, пока еще не пробрякал надтреснутый поддужный колоколец, жадно и торопливо толковали о своих делах.
Беременная костлявая баба, возле которой очутилась в давке Марья, с легкой ласковой ехидцей пропела:
— На собранье, Марьюшка, припожаловала? Чтой-то тебя пригнало?
— О скоте, сказывают, вырешать станут... — словно оправдываясь, ответила Марья.
— О скоте, о скоте!.. — замотала головой беременная. — Я с Васильем моим уж вконец расштырилась. Оны толкуют, чтоб, мол, лишний скот, похуже которых, отдать на сторону, а я его ругать! Пошто мы животишки распехивать будем, а чем ребят кормить станем?! Идолы, оны, мужики!..
Надтреснутой поддужный колоколец оборвал шум и разговоры. Собрание началось. Марья вытянула шею и жадно стала слушать сообщение завхоза.
— Корму нехватит на всех. Надо спасать головку стада. Ежли оставить на прокорм всех коров, которые имеются у коммуны, то сгинут, пожалуй, и хорошие, дорогие коровы, на ряду с плохонькими... Лучше сдать плохой скот кооперации, тогда тот, который останется, получше, оправится. Для него хватит корму.
Женщины несколько раз прерывали завхоза. Несколько раз отчаянно бился железный язычок о шершавые, звонкие стенки колокольца. Не выдержала и Марья. Она крикнула:
— Хозяйствовали бы лучше да с умом, так хватало бы корму для усего скота!
— Медведева! Товарищ Марья Митревна! — призвал ее к порядку председатель. — Скажешь опосля докладчика. Не шуми! Я тебя запишу для дачи тебе слова!
— Запиши! — вспылив отчаянной, неоглядной решимостью, согласилась Марья. — Запиши, я скажу свое!
Когда пришло ее время, она выступила, горя румянцем стыда, неуверенности и робости. Ее голос звучал слабо и срывался. Ее слова были путанные, неуклюжие и совсем не те, что складывались в голове. Но женщины, обернувшись в ее сторону и поощрительно поглядывая на нее, подбадривали, и она сумела сказать то, что накипело у нее на сердце, то, что хотела сказать.
— Добывайте корму для всего скота! Шуруйте, ищите, мужики! Не дадим скот изводить! — потребовала она, осмелев и чувствуя, что рядом с нею свои, понимающие, родные, думающие так же и о том же, как и она.