Мы сидим у жаркой железной печи. Бока у нее красные, раскаленные.
— К большому морозу это, — говорит мне Давидка, мой приятель.
Я к Давидке хожу почти каждый вечер. И неспроста: он чуть старше меня и знает не только это, а еще умеет так смотреть в книгу, что язык его выводит складные волшебные слова:
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет;
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах…
Говорит он, точно струны санквалтапа трогает. И я вижу мир, невидимый моему глазу. Синее, как ветер, море, белые, как песцы, волны. Теплей, чем парное молоко, воздух. Хочется дышать этим воздухом и мчаться на кораблике под парусом самому.
— Не шаман ли ты, Давидка?! — спрашиваю я его тихо, вызывая на откровенность. А сам боюсь, что лезу с любопытством в такое святое дело. — Не хочет ли тебя мой дедушка сделать шаманом?!
А Давидка смотрит на меня, как большая собачка на щенка, и продолжает:
Белка там живет ручная,
Да затейница какая!
Белка песенки поет
Да орешки все грызет…
— Не я шаман, а Пушкин! И никакой он не шаман, а поэт. Большой это человек. Самый большой на свете! Дедушка твой даже книгу не умеет читать… А еще нам говорили в школе, что шаманы — плохие люди. Хуже росомах они!
— Ты не знаешь моего дедушку. Он хороший!.. И не смей называть его росомахой. А то буду драться!
Я стреляю в него словами, как сухие смолистые дрова в печке стреляют искрами.
— А если хочешь знать, то и твой Пушкин тоже шаман. Он тоже уводит меня куда-то далеко, и я опять начинаю видеть и слышать то, что он хочет. Он тоже волшебник!
— Ну, это другой волшебник. Книжный волшебник, добрый волшебник, — объясняет мне Давидка, зажигая новую лучину.
А мне обидно. Очень обидно, что дедушка мой не такой.
— Ничего, — говорю я. — Все равно научусь читать. И увижу твоего Пушкина, и буду с ним спорить!..
А выйдя на улицу, по дороге к своему дому, я не хруст снега слышу, а плеск белых волн, и не чум цветистый — северное сияние — вижу, а бегущий по синему морю кораблик. Мне хочется повторять эти строки и найти свои слова. Но они, как великие духи, не идут ко мне. Мне больно до слез. И, несчастный, падаю на свою постель — на старую оленью шкуру, а во сне опять тот же мир. Вот оно, то синее море… Вот кораблик на просторе…