У каменистого переката Сергей присел на валун, припорошенный снегом, и, глядя на бурлящие струи, стал вслушиваться в песню воды. Открытая вода ему всегда казалась какой-то особенной, чуть ли не волшебной. Она являлась в его сны, журчала, смеялась довольным смехом чайки, плакала плачем гагары, лепетала лепетом лебедя, поднималась ввысь на крыльях острокрылых уток. А то спокойная и ясная, как глаза любимой, глядела в синее небо.
Вода на каменистом перекате была, как прежде, живой. Вырываясь из ледяного плена, она торопливо что-то говорила, будто исповедовалась. На берегу этой речки его всегда охватывало какое-то особенное чувство. И не случайно. Это была речка маминой песни. А песня эта такая:
Речка моя искристая,
бегущая по камням шершавым.
Ты моя песня недопетая,
не досказанная мною сказка.
На этом мысу, где лиственницы
высокие, как бегущие тучи,
он целовал меня и звал
выйти за него замуж.
А на том берегу песчаном,
где глухари токовали,
под песней веселой весны,
я согласье дала
бежать из родного дома
в его холостую жизнь.
А на этом плесе сияющем
ловили мы вместе рыбу.
Рыба была большою,
как счастье в наших глазах.
На ветках играли белки,
и соболь по снегу скакал…
Где же, где же теперь,
то соболиное, кунье счастье?
Его увез пароход —
большая огненная лодка.
Зачем ты сел в пароход —
на лодку с железным сердцем?
Стоит тайга сиротою,
ветви под снегом стонут.
Тропа твоя охотничья
мхом-травой зарастает.
Лишь речка, как прежде, искрится.
Меж камней шершавых и склизких…
То слезы мои соленые,
то песня моя живая…
Речка маминой песни сегодня была седой. Ее заковала в лед стужа времени. Лишь на каменистом перекате она как прежде пела.
А ведь когда-то здесь была весна. Мамина весна.
По еле заметной под снежком тропке Сергей поднялся на мыс, где тянулись к небу одни лишь лиственницы. На самом берегу, над перекатом, на небольшой поляне стоял перекосившийся, почерневший от времени домик. В этом домике в детстве Сережа не раз бывал и осенью, когда по перекату ползли метровые щуки с седыми глазами, и зимой, когда играла белка, и весной, когда глухари справляли шумные свадьбы.
Эта избушка Ильля-Аки. Он построил ее после войны. А рядом когда-то стояла другая, старая-старая избушка. В ней дедушка жил, когда ходил на промысел. И отец с матерью здесь поженились. Однажды она случайно поведала эту историю.
Речка называлась Ялпын-я. Ялпын — по-мансийски «священный». Я — «речка». Священная речка. Рыбу в ней почти не добывали. И леса тут считались заповедными. Только в голодные годы люди отважились придти сюда на промысел. Последнее слово было за седым, как ягель, Аки. Эти священные урочища принадлежали его роду. Сергей помнит только его бороду, острую, как хвост птички, и глаза с пронизывающим взглядом. Сергей боялся этих глаз. И все же бороду его любил трогать. Аки был его родным прадедушкой. На Сережу он не сердился. Наоборот, иногда бывал очень добрым и даже играл с ним. Зато отцом Сергея он почему-то был недоволен. Из маминого рассказа кое-что прояснилось.