Но для Леши хуже всего были даже не ее постоянный аппетит, грубость, сквернословие и специфический запах, который неистребим в домах, где есть тяжелые больные. Хуже всего был его жгучий, необоримый страх перед бабушкой. Прежде у Марии Сергеевны был добрый, любящий, открытый, простодушный взгляд. Теперь она смотрела исподлобья, и в глазах светилась странная туповатая хитрость, словно она задумала что-то или знала нечто особенное, неизвестное всем остальным. Больная сделалась абсолютно непредсказуемой, ее поведение и слова никогда нельзя было спрогнозировать. Могла начать хохотать над чем-то, а в следующую минуту швырнуть в собеседника чашку. Говорила дикие, невероятные вещи, причем голос ее менялся, становясь басовитым, низким. Однажды Леша слышал, как мать шепотом говорила отцу:
– Максюша, у меня такое чувство, что, потеряв разум, она стала… не вполне человеком. Это уже какой-то другой биологический вид.
Леша тоже так думал. Ему часто казалось, что в бабушкино тело пробралось мрачное, злобное существо, и никогда, ни за что не оставался с ней наедине. Тот единственный раз, когда ему пришлось некоторое время пробыть с Марией Сергеевной в квартире одному, навсегда врезался в память. Это произошло примерно за четыре месяца до ее смерти. Она еще могла с чьей-то помощью подниматься и с трудом ковылять по комнате, из которой теперь никогда не выходила. Тетя Зина волочила ее от кровати к окну, от окна к двери, чтобы немного размять дряблые мышцы. Леша слышал, как они «гуляли»: сначала кряхтение и постанывание, потом шаркающие, волочащиеся короткие шаги. Сопение, глухое бормотание. Голос тети Зины, приговаривающий: «Вот умница, еще шажочек! И еще! Нельзя лениться, Марь Сергевна, надо больше двигаться!»
В тот день бессменная тетя Зина, которая раньше никогда не болела, слегла с высокой температурой. Уже на другой день от недуга не осталось и следа, и Леша (хотя никогда никому об этом не говорил!) потихоньку думал, что бабушка каким-то образом нарочно подстроила, чтобы они остались вдвоем. Мама с папой должны были вернуться примерно в семь вечера. Леше предстояло провести с бабушкой целых пять часов. Мама пару раз звонила узнать, как дела, и встревоженным голосом давала инструкции: сиди в своей комнате, занимайся, на бабушку внимания не обращай, она, скорее всего, спит, мы с отцом скоро придем.
Леша вел себя как пай-мальчик. Открыл дверь своим ключом, без проблем справившись с замком, который иногда слегка заедал. Вымыл руки, переоделся в домашнее, съел оставленный мамой обед и сел за уроки. Пока в квартире было светло, он даже забывал, что через коридор от него – комната, в которой заперта бабушка. Ближе к шести вечера стемнело, и он зажег свет. Уроки были давно сделаны, по телевизору ничего интересного не показывали, и он улегся на диван с книжкой.