Кажется, что имена будут течь потоком нескончаемым. Вот – знание, что это неправда.
– Побрей его, – указывает она отцу на мертвого пленника. – И добавь длинные волосы. Умой ей лицо и отрежь волосы до плеч. Увидишь моего брата и мою сестру.
Имена заканчиваются, было их больше двухсот, может триста, остальные – это раненые, чья судьба в руках Лааль. Вот – тишина. Очередная тишина, очередная ее степень. И вопрос, которому должно пасть:
– Почему? Почему вы с нами сражаетесь?
– Сказали им… – Кей’ла улыбается и знает, что на самом деле через нее улыбаются духи. – Сказали сахрендеям, что Отец Войны приказал вам отдать большую часть лошадей, потому что ему нужны были скакуны вместо тех, что он потерял в империи. А вы отказались, убили послов и сбежали на запад.
– Чтобы спасти своих лошадей… – шепчет Саонра Вомрейс, и в шепоте том такое чувство нанесенной обиды, что и небо начинает раскалываться. – Сказали, что вы оставили нас и сбежали, чтобы сохранить своих лошадей.
– Нам сказали, – вырывается у кого-то сбоку, а Кей’ла, хотя и знает эту историю, потому что духи все еще поют в ее венах, ведает, что это должно быть произнесено, – что Йавенир начал подозревать о союзе между сахрендеями и нами, а потому повелел им убить наших детей, чтобы те доказали свою верность. А они… их убили.
Ее сестра наклоняет лицо. Шепчет:
– Он и приказал… сахрендеи… советовались три дня и три ночи. Мы жили между ними несколько лет, как гости, а не как заложники. Сами они потеряли большую часть молодежи во время войны, потому считали нас собственными детьми. Но не имели достаточно сил, чтобы нас оберечь… Как скрыть восемь тысяч детей, которые не ездят верхом? Как обмануть шпионов Отца Войны? Они рискнули всем, что имели. Если бы Йавендир узнал…
Поднимает голову и улыбается с безумием.
– Потом пришел к нам Аманев Красный и спросил, что мы решили. Спросил детей, самому старшему из которых было двенадцать лет, рискнуть ли ему жизнью своего народа, чтобы нас спасти. Детей, которые чувствовали себя преданными и обманутыми, которые ненавидели своих родителей как никого другого на свете. Ох, я была при этом. Была там как ребенок, видела, как мой будущий муж отрекается от собственного отца, отрекается от имени и вскакивает на спину лошади, чтобы взять имя новое. Когда пришли се-кохландийские посланники, увидели свежевскопанную землю, окропленную кровью. И всех в лагерях, ездящих верхом. Этого хватило.
Рассказ расходится по лагерю короткими фразами на низком языке. Анахо’ла не предназначена для таких историй, это язык команд или сплетен, передаваемых друг другу во время пути, когда не стоит надрывать глотки. Но – действует. А ее сестра снова шепчет: